Я скатилась с кровати и встала перед ним лицом к лицу, стиснув кулаки.

— Ты варвар! Ты… ты садист! — прошипела я со злостью. — Ты это делаешь ради собственного удовольствия! Я тебе этого никогда не прощу!

Джейми слушал молча, поигрывая ремнем. Ответил он мне ровным голосом:

— Я не знаю, что такое садист. И если я простил тебя за сегодняшний день, то, думаю, и ты простишь меня тоже, когда снова сможешь сидеть. Что касается удовольствия… — Губы у него дернулись. — Я говорил, что должен наказать тебя, но не говорил, что это меня радует. — Он поманил меня пальцем. — Иди сюда.

На следующее утро мне не хотелось покидать свое убежище, и я всячески медлила, завязывая и снова распуская тесемки и расчесывая волосы. После вчерашнего вечера я не разговаривала с Джейми, но он заметил мое состояние и посоветовал выйти вместе с ним к завтраку.

— Тебе не надо бояться встречи с другими, Клэр. Они будут подшучивать над тобой, но не очень. Выше голову. — Он приподнял мне подбородок, а я куснула его за пальцы — сильно, но не глубоко.

— Ой! — Он отдернул пальцы. — Поосторожней, милая, ты же не знаешь, где они побывали.

Он оставил меня, посмеиваясь, и ушел завтракать.

У него вполне может быть хорошее настроение, горько подумала я. Если ему хотелось отомстить, он удовлетворил вчера вечером свою месть сполна.

Это был отвратительный вечер. Моя вынужденная уступчивость улетучилась после первого же удара ремнем по телу. Последовала короткая, но яростная борьба, стоившая Джейми разбитого в кровь носа, трех великолепных царапин на щеке и глубоко укушенного запястья. Не удивительно, что после этого он едва не задушил меня засаленными килтами, прижал мне спину коленом и отхлестал как надо.

Но Джейми, проклятие его черной шотландской душе, оказался прав. Мужчины поздоровались со мной сдержанно, однако вполне по-дружески; враждебность и пренебрежение предыдущего вечера исчезли без следа.

Когда я накладывала на тарелку яйца у буфета, ко мне подошел Дугал и отеческим жестом обнял меня за плечи. Его борода кольнула меня в ухо, пока он конфиденциально рокотал:

— Надеюсь, Джейми не был с вами слишком груб прошедшей ночью, девочка. Крик стоял такой, словно вас убивали.

Я вспыхнула и отвернулась, чтобы он этого не заметил. После противных замечаний Джейми я решила во время трапезы не проронить ни слова.

Дугал обратился к Джейми, который сидел за столом, поглощая хлеб с сыром:

— Послушай, парень, совсем не следовало бить девочку чуть не до полусмерти. Небольшой памятки было бы вполне достаточно.

Он крепко шлепнул меня пониже спины в порядке иллюстрации и я сморщилась от боли, сердито глянув на Дугала.

— Исполосованный зад ни у кого ещё не болел без передышки, — высказался Мурта с набитым хлебом ртом.

— В самом деле, — улыбнулся Нед. — Присаживайтесь, милочка.

— Благодарю вас, я постою, — с достоинством ответила я и вызвала этим громовый хохот всех мужчин. Джейми благоразумно отвел от меня взгляд и с преувеличенным старанием принялся резать сыр.

Добродушные шутки продолжались весь день, и каждый из мужчин нашел повод шлепнуть меня по заднице с полным при этом сочувствием. В общем, все оказалось терпимо, и я невольно вынуждена была признать, что Джейми прав, хотя мне по-прежнему хотелось его придушить.

Поскольку о том, чтобы присесть, не могло быть и речи, я все утро занималась маленькими домашними делами — подшивала подол, пришивала пуговицы и так далее. Делать это можно было на подоконнике под тем предлогом, что для шитья надо побольше света. После ленча, который я съела стоя, мы все разошлись по комнатам отдыхать. Дугал решил, что мы дождемся наступления темноты и тогда двинемся в Баргреннан — место нашей следующей остановки. Джейми последовал за мной в нашу комнату, но я захлопнула дверь у него перед носом. Пусть поспит на полу.

Прошедшей ночью он повел себя с определенным тактом, надев свой ремень после окончания экзекуции и немедленно удалившись из комнаты. Вернулся он через час, когда я уже погасила лампу и легла в постель, причем у него хватило ума не пытаться лечь рядом со мной. Некоторое время он вглядывался в темноту, где я лежала неподвижно, потом глубоко вздохнул, расстелил свой плед и заснул на полу у двери.

Слишком обозленная, униженная и не имеющая даже чисто физической возможности уснуть, я так и пролежала большую часть ночи без сна, то думая о словах Джейми, то борясь с желанием подойти и лягнуть его в самое чувствительное место.

Если бы я могла быть объективной (а я как раз не могла!), то, наверное, признала бы, что он прав, говоря о моем несерьезном восприятии серьезных вещей. Ошибался он в другом: так получалось не потому, что жизнь там, где я жила — не важно, где именно, — менее опасна. На деле все обстояло как раз наоборот.

Время, в которое я попала, все еще оставалось для меня нереальным во многих отношениях. Нечто вроде пьесы на движущихся подмостках. По сравнению с картинами массовых механизированных военных действий, которые мне пришлось не только видеть, но и пережить, здешние маленькие сражения с небольшим количеством участников, вооруженных саблями и мушкетами, выглядели скорее живописными, нежели угрожающими.

У меня сместился масштаб восприятия вещей. Человек, убитый из мушкета, был так же мертв, как и тот, которого убило снарядом мортиры. Разница состояла в том, что снаряд убивал не одного конкретного человека, а сразу многих, в то время как из мушкета стрелял определенный человек, который мог видеть глаза того, в кого он целится. Как мне представлялось, это было убийство, а не война. Сколько людей принимает участие в войне? Достаточно, вероятно, для того, чтобы каждый из них не видел перед собою каждого. Но ведь и здесь определенно шла война — или по крайней мере серьезное сражение — для Дугала, Джейми, Руперта, Неда. Даже маленький Мурта с его крысиным личиком имел основания быть жестоким независимо от его природных склонностей.

Что же это за основания? Один король предпочтительнее другого? Ганноверы или Стюарты? Для меня это было не больше чем имена в таблице на стене в школе. Что они значили по сравнению с таким немыслимым злом, как гитлеровский рейх? Для тех, кто жил при этих королях, разница, наверное, была существенна, но мне она казалась тривиальной, незначительной. Однако может ли право жить по собственному усмотрению считаться незначительным когда бы то ни было? Разве борьба за выбор собственной судьбы менее значительна, нежели необходимость остановить большое зло?.. Я обеспокоенно задвигалась и осторожно потерла наболевшие ягодицы. Глянула на Джейми, свернувшегося в клубок возле двери. Он дышал ровно, но неглубоко; возможно, тоже не мог уснуть. Я надеялась, что это так.

Вначале я была склонна воспринимать все это несчастное злоключение как мелодраму; подобные вещи не имеют места в реальной действительности. Я испытала немало потрясений с тех пор, как прошла сквозь камень на холме, но худшее из них испытано мною вчера днем.