сорок тысяч долларов, выплаченных лично Энсону Бэрку, а не компании, и это, как ему кажется, попахивает мошенничеством. Бэрк послал Лэссера к черту и уже взялся за трубку, чтобы позвонить в полицию, но тут Лэссер извинился, и сказал, что, может быть, он ошибается, может быть, все совершенно правильно и законно, и в таком случае Бэрк, наверное, не будет возражать, если он, Лэссер, отправит по почте эти сведения о доходах правлению директоров компании. Вот тогда Бэрк увидел все в должном свете, и этот свет, прямо скажем, ослепил его. .

— И он заплатил Лэссеру столько, сколько тот потребовал? — Да.

— И сколько это было?

— Бэрк в том году похитил сорок тысяч из доходов компании. Мы с Лэссером прикинули, что он будет присваивать, по крайней мере, такую же сумму, если не больше, каждый год, если мы будем молчать.

— И сколько же Лэссер потребовал?

— Он попросил половину той суммы.

— В противном случае…

— В противном случае он пригрозил пойти прямо в совет директоров.

— И Бэрк заплатил?

— Да.

— И вы с Лэссером поделили двадцать тысяч.

— Правильно. По десять каждому.

— И вы продолжали получать столько же каждый год. Изрядная сумма, — сказал Карелла. — И вполне возможно, что в конце концов Бэрку надоело, что вы его обираете, и он отправился в подвал на Пятой Южной и убил Лэссера, чтобы избавиться…

— Нет, — сказал Рур.

— Почему нет?

— Потому что курочка перестала нести золотые яйца в 1945 году.

— Что вы хотите сказать?

— С 1945 года больше никаких денег. Никаких, — сказал РУР

— Бэрк перестал платить вам в 1945 году?

Рур улыбнулся.

— Именно так, — сказал он.

— Но он по-прежнему мог держать зло на вас за то, что так много заплатил. Он мог, в конце концов, решить что-то предпринять.

— Нет, — сказал Рур, и в его улыбке теперь сквозило злобное торжество.

— Почему?

— Энсон Бэрк не мог убить Лэссера.

— Почему не мог?

— Я только что сказал. Он перестал нам платить.

— Ну и что?

— Он перестал платить, потому что умер от сердечного приступа в 1945 году.

— Что?! — воскликнул Карелла.

Рур кивнул, и во взгляде его мелькнула издевка.

— Да, — подтвердил он, продолжая улыбаться. — Сорвался ваш вариант, а?

Январь гнусный месяц. Никакие варианты не проходят.

Они не забрали Сигмунда Рура потому, что сомневались, смогут ли предъявить ему обоснованное обвинение и, по правде говоря, потребовалось бы слишком много возни. И жертва Рура, и его дружок оба умерли, что касается первой попытки шантажа, то они располагали только показанием Кэвано, которые суд мог счесть доказательством, основанным на слухах, поскольку отсутствовали подтверждающие показания предполагавшейся жертвы 1937 года. Вряд ли этот человек стал бы порочить себя, свидетельствуя против Рура, и вообще вся эта история представлялась ничтожным пустяком, когда речь шла об убийстве.

Январь просто гнусный месяц для подобных вариантов.

Когда они вернулись в участок, детектив Мейер встретил их у деревянной загородки и спросил:

— Где вы пропадали, ребята?

— А что? — ответил Карелла вопросом на вопрос.

— Несколько минут назад позвонил Мэрфи — он сегодня обходит участок.

— Что он сказал?

— Подсобный рабочий-негр только что пытался убить смотрителя здания.

— Где?

— На Пятой Южной, 4113,— сказал Мейер. — Его имя — Сэм Уитсон.

ГЛАВА X

Когда Карелла и Хейвз прибыли на место происшествия — в подвал здания, — они увидели, что двое полицейских сидят иа ногах Сэма Уитсона. Двое других прижимают к полу его раскинутые руки, и еще один полицейский сидит верхом на его груди. Детективы подошли ближе, и вдруг гигант-негр напружинился и выгнулся дугой. Полицейский, сидевший верхом на нем, взлетел вверх, но успел ухватиться за отвороты эйзен- хауэровской куртки Сэма, и снова упал ему на грудь.

— Сукин сын! — воскликнул Уитсон, и полицейский, стоявший рядом и наблюдавший, как остальные пытались сдержать Сэма, внезапно ударил его дубинкой по подошве правой ноги. У стены подвала сидел Джон Айверсон, смотритель дома 4113 по Пятой Южной, соседнего с домом 4111, где работал Джордж Лэссер. Из пореза на голове Айверсона сочилась кровь.

Оба дома стояли вплотную один к другому и были соединены, как две половинки зародыша. Подвал дома Айверсона был точным слепком подвала Лэссера, за исключением его содержимого.

Айверсон сидел на пустом ящике из-под молочных бутылок и держался за раненую голову, в то время как полицейские пытались справиться с Уитсоном, который время от времени старался их сбросить. Тот полицейский, который стоял рядом в качестве наблюдателя, то и дело ударял Уитсона по ногам своей дубинкой, пока один из сидевших на негре полицейских не завопил:

— Черт возьми, Чарли, кончай! Каждый раз, как ты ударяешь этого ублюдка, он подскакивает.

— Я стараюсь его успокоить, — сказал Чарли и снова ударил Уитсона по подошве ноги.

— Прекрати, — сказал Карелла и подошел к лежащему негру, облепленному полицейскими. — Отпустите его.

— Он очень опасен, сэр, — сказал один из них.

— Отпустите его, — повторил Карелла.

— О’кей, сэр, — сказал полицейский, выступавший от имени остальных, и все они одновременно, словно по сигналу, отскочили от Уитсона и попятились, видя, что Уитсон поднялся на ноги и сжал кулаки, угрожающе сверкая глазами.

— Все в порядке, Сэм, — спокойно сказал Карелла.

— Кто сказал, что в порядке? — прорычал Сэм. — Я убью этого сукина сына.

— Ты никого не убьешь, Сэм. Сядь и успокойся. Я хочу знать, что здесь произошло.

— Уйдите с дороги, — сказал Сэм. — Это вас не касается.

— Сэм, я офицер полиции, — сказал Карелла.

— Я знаю, кто вы, — сказал Уитсон.

— Ладно. Мне позвонили и сказали, что ты пытался убить смотрителя здания. Это действительно так?

— Вам скоро еще позвонят, — сказал Уитсон. — И скажут, что я его уже убил.

Карелла не мог сдержаться и рассмеялся. Смех привел Уитсона в замешательство, он разжал кулаки и уставился на Кареллу с выражением полного недоумения.

— Что тут смешного? — спросил Уитсон.

— Я знаю, что это несмешно, Сэм, — ответил Карелла. — Давай присядем и поговорим.

— Он замахнулся на меня топором, — сказал Сэм, указывая на Айверсона.

Впервые с того момента, когда они спустились в подвал, до Кареллы и Хейвза дошло, что Айверсон вовсе не невинная жертва нападения. Если Уитсон был огромен, то и Айверсон не уступал ему в габаритах. Если Уитсон был способен сокрушить все на своем пути, то и Айверсон мог причинить такие же разрушения. Он сидел на ящике из-под молочных бутылок с кровоточащим порезом на голове, но этот порез нисколько не ослаблял ощущения исходящей от него огромной силы, подобно запаху дикого зверя. Когда Уитсон сделал жест в его сторону, Айверсон поднял глаза, и