трусов. Поистине надо обладать божественной силой, чтобы не сломиться и не предать собственные мечты.

— Изменить своей судьбе?

— Предатель своей страны заслуживает смерти у всех народов. Но почему не видят люди предателей своей собственной души? Ведь такие изменники не имеют уже правдивости. На человека этого нельзя положиться ни в чем. Он будет идти от дурного к худшему, и зло внутри будет возрастать. Кто бесчестен даже в самых малых вещах, скоро вообще потеряет всякое достоинство. Много говорили о моей честности. Я действительно стараюсь неизменно быть таким, никогда не разглашая тайн и не допытываясь о том, чего мне не хотят сказать. Великое преступление возникает из цепи малых ошибок и проступков, а великое достоинство, равное богам, родится из бесчисленных действий сдержанности и обуздания самого себя.

— И ты думаешь…

— Оценивай только саму себя — и это очень трудно, а в оценке больших, тем более великих людей положись на время и народ. Мало делать правильные поступки, надо еще распознать время, в которое надлежит их сделать. Мы не можем сесть в лодку, которая уже проплыла мимо, или в ту, которая еще не пришла. Знать, как действовать, — половина дела, другая половина — знать время, когда совершать действие. Для всех дел в мире есть надлежащее время, но чаще всего люди упускают его.

— Александр тоже упустил?

— Нет, подозреваю, что он совершил свое слишком рано. Но ты опять заставляешь меня судить о том, кто занимает тебя больше всего в мире. Иди спать!

Таис повиновалась. Она поведала Эрис о том, как жрецы Храма Эриду взялись выбить из сердца Эхефила его безумную любовь к ней. Черная жрица не выразила ни радости, ни огорчения. Таис поставила себя на ее место. Она была бы чуть опечалена утратой хотя и нелюбимого, и все же яркого и преданного поклонника. Но Эрис думала только о Нагини — повелительнице змей. Ее невозмутимую душу всколыхнул страшный обряд с такой громадной и ядовитой змеей, о которых она даже не слыхала. Таис тоже была потрясена не меньше. Стоило ей закрыть глаза перед сном, как образно, резко, будто чередой бронзовых изваяний, вставала перед ней молодая индианка и колоссальный змей в смертельном танце…

Прошло несколько дней их пребывания в храме Эриду, когда задул горячий западный ветер. Таис плохо спала в знойную ночь. Ветер из Сирийской пустыни с раздражающим однообразием шумел и свистел сквозь бесчисленные проемы и оконца в потолках храма, неся с собой расслабление тела и угнетение души. Он дул и на следующие сутки, не усиливаясь и не стихая. На афинянку напала меланхолия. Стало казаться бесцельным ее существование: память об ушедших, глубоко запрятанная любовь, долгое ожидание Птолемея, роль хозяйки большого дома и хранительницы общих богатств, по существу, доли награбленных войной сокровищ. Она могла умножить сокровища — зачем? Она могла…много чего она могла, и всегда перед ней вставал вопрос: зачем? Устала ли она от своего всегдашнего азарта, с каким бралась за любое дело, от вспышек сильных чувств? Может быть, она незаметно постарела и больше не может загораться, как прежде, скакать сломя голову, сдерживать слезы восхищения при встрече с прекрасным, слушать затаив дыхание рассказы и песни?

Даже Эрис уподобилась афинянке. Обе валялись нагишом на кожаных подушках, положив головы на скрещенные руки и безмолвно уставясь на расписанную синей краской стену.

Лисипп укрылся где-то в глубине храма, а Эхефила увели для «выколачивания любви», как грубовато сказал учитель.

Прошло несколько дней. Или целый месяц? Время обычного счета перестало существовать для Таис. Потеряло значение многое с ним связанное из прошлого, настоящего и будущего. Все это в равной степени спокойно, без горя и азарта, чаяния радости, режущих воспоминаний и сожаления о несбывшемся смешалось в уравновешенном сердце Таис…

Лисипп появился, чему-то ухмыляясь, и нашел обеих лениво возлежавшими рядышком и с большим аппетитом уничтожавшими лепешки со сливками. Приглядываясь к ним, ваятель не заметил никаких перемен, кроме западинок на щеках и воистину олимпийского спокойствия обеих.

— Чему ты смеешься, учитель? — равнодушно спросила Таис.

— Излечили! — Лисипп рассмеялся еще откровеннее.

— Кого? Нас?

— От чего вас лечить? Эхефила! Он решил остаться в Эриду!

Таис, заинтересованная, приподнялась на локте. Эрис повела глазами в сторону Лисиппа.

— Остаться в Эриду и сделать здесь статуи этих, как их, словом, раскосых Лилит.

— В самом деле излечили! — засмеялась Таис. — А ты все же потерял своего ученика, Лисипп.

— Для искусства он не потерян, это главное! — ответил ваятель. — Кстати, они хотят купить клеофрадовскую Анадиомену. Дают двойной вес золота. Оно теперь стало дороже серебра. За статер, прежде стоивший две драхмы, дают четырехдрахмовую сову. Многие торговцы Эллады разоряются.

— Так продай! — спокойно сказала Таис. Лисипп удивленно посмотрел на нее.

— А желание Александра?

— Мне кажется, Александру, если он вернется, будет не до Анадиомены. Вспомни, какое огромное количество людей ждет его в Вавилоне. А кроме людей, горы бумаг, прошений, отчетов со всей громадной его империи. Если прибавится еще Индия…

— Она не прибавится! — уверенно сказал Лисипп.

— Я не имею понятия, сколько может стоить Анадиомена.

— Много! Хоть и не дадут, наверное, столько, как за Диадумена моего учителя Поликлета. Всему миру известно, что за него было заплачено сто талантов в прежние времена, когда деньги были дороже. Анадиомена настолько прекрасна, что, включая стоимость серебра, за нее дадут не меньше чем тридцать талантов.

— Это громаднейшая цена! А сколько вообще берут ваятели? — спросила удивленная Таис.

— За модели и парадигмы хороший ваятель берет две тысячи драхм, за статуи и барельефы до десяти тысяч.

— Так это всего полтора таланта!

— Разве можно сравнивать исключительное творение, созданное Клеофрадом, и работу хорошую, но обычную? — возразил ваятель. — Так подождем все же с Анадиоменой?

— Подождем, — согласилась Таис, думая о чем-то другом, и Лисипп удивился отсутствию всяких признаков волнения, какое вызывало прежде упоминание об Александре.

Афинянка взяла серебряный колокольчик, данный ей старшим жрецом, и встряхнула его. Спустя несколько минут в келью явился он сам и остановился на пороге. Таис пригласила его сесть и осведомилась о здоровье его младшего собрата.

— Он заболел серьезно. Не годится для исполнения высших обрядов Тантр с нею, — кивок в сторону Эрис.

— У меня к тебе большая просьба, жрец. Нам время покинуть храм, а мне хотелось бы испытать себя еще в одном.

— Говори.

— Получить поцелуй змея, как ваша повелительница нагов.

— Она обезумела! Вы сделали из нее мэнолис, охваченную исступлением менаду! — закричал Лисипп так громко, что жрец укоризненно взглянул на него.

— Ты чувствуешь себя в силах выполнить страшный обряд? — серьезно спросил индиец.

— Да! —