— Вот уж никогда не думал, — сказал я, — что у ящура могут быть такие серьезные последствия. А Министерству сельского хозяйства известно про этот случай?

— Ты думаешь, это могло бы их заинтересовать? — удивилась Урсула. — Если хочешь, я могу написать им и рассказать.

— Нет-нет, — поспешил я возразить. — Я просто пошутил.

— Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак.

— Я тоже развелся.

— Ты тоже? Дорогой, я же сказала, что это романтическая встреча. — Ее глаза затуманились. — Мы встречаемся с тобой в Венеции после расторгнутых браков. Совсем как в романах, дорогой.

— Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом.

— А какие у тебя дела в Венеции? — спросила она.

— Никаких, — ответил я неосмотрительно. — Просто приехал отдохнуть.

— О, чудесно, дорогой, тогда ты можешь мне помочь! — воскликнула Урсула.

— Нет! — поспешил я ответить. — Это исключено.

— Дорогой, ты еще даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, — жалобно молвила она.

— И знать не хочу. Все равно не стану помогать.

— Милый, мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так груб со мной, — возмутилась Урсула.

— Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях.

— Ты противный, — сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки льна, глаза налились слезами. — Жутко противный… я тут одна в Венеции, без мужа, а ты не хочешь даже пальцем пошевелить, чтобы выручить меня в беде. Это не по-рыцарски с твоей стороны… ты гадкий… и… противный.

— Ну ладно, ладно, — простонал я, — выкладывай, в чем дело. Только учти, я не стану ни во что вмешиваться. Я приехал сюда провести несколько дней в мире и покое.

— Так вот, — начала Урсула, вытирая глаза и подкрепляясь глотком дюбонне. — Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия. Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения.

— Ослижнения? — не удержался я.

Урсула осмотрелась кругом, проверяя нет ли кого поблизости. Так как поблизости было всего лишь около пяти тысяч веселящихся иностранцев, она посчитала, что может спокойно довериться мне.

— Ослижнения на высоком уровне, — продолжала она, понизив голос. — Это должно оставаться только между нами.

— Ты хочешь сказать — осложнения? — спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер.

— Я сказала именно то, что подразумеваю, — сухо ответила Урсула. — Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой.

— Извини, — произнес я покаянно. — Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает.

— Ну вот. — Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. — Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь?

— О чем я не должен говорить ни слова? — озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить.

— Но я ведь только что тебе сказала, — нетерпеливо произнесла Урсула. — О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется.

Я сделал глубокий вдох.

— Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже.

— Не знаешь? — удивилась Урсула.

И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых.

— Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты — то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного.

— Что за глупости ты говоришь, дорогой, — возмутилась Урсула. — У него в роду нет алкоголиков.

Я снова вздохнул.

— Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать.

— Хорошо, — согласилась Урсула. — Перегрин — единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это.

— Несмотря на что? — растерянно спросил я.

— Несмотря на совершеннолетие, — последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ.

Я решил не трогать очередную загадку.

— Продолжай, — сказал я, надеясь, что дальше все прояснится.

— Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс… ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу.

— Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал.

— Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, — продолжала Урсула. — Это такое же изысканное заведение, как… как… как…

— Как универмаг «Харродз»?

— Что-то в этом роде, — неуверенно согласилась Урсула.

— Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, — напомнил я.

— Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. — Она перешла на выразительный шепот.

— Гром? Что за гром?

— Среди ясного неба, милый, — нетерпеливо пояснила Урсула. — Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать.

— Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо.

— Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить.

Я вздохнул.

— Хорошо. Молчу.

— Спасибо, милый. — Она сжала мою руку. — Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь.

— Почему он эксцентрик?

— Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично — повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему — если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком?

Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи.

— Значит, роль грома исполнил Реджи?

— Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии,