Общее мнение сошлось на том, что Цезарь что-то задумал, но что? В конце концов, кто мешал неимущим записываться в легионы? А раз они не записывались, зачем же умасливать их?

Триумфы за Египет, Малую Азию и Африку последовали один за другим, но великолепия в них было меньше. Тем не менее каждый из них бил по всем пунктам девять из десяти когда-либо проводившихся в Риме триумфов. Триумф за Азию весьма украшала картина: Цезарь под Зелой со всеми коронами. А над всем этим — огромный девиз: «VENI, VIDI, VICI». Африка была последней и меньше всего понравилась римской элите, потому что Цезарь позволил своему гневу возобладать над этическими соображениями и использовал платформы, чтобы высмеять самых именитых республиканцев. Там были Метелл Сципион, наслаждающийся порнографией, Лабиен, калечащий римских солдат, и Катон, с жадностью пьющий вино.

Триумфами развлечения того года не кончились. Цезарь устроил великолепные погребальные игры в честь своей дочери Юлии, которую очень любил простой римский люд. Она выросла в Субуре среди бедноты и никогда не задавалась. Вот почему ее сожгли прямо на Римском Форуме, а прах упокоили на Марсовом поле — невероятная вещь.

В каменном театре Помпея, как и во всех временных павильонах, построенных всюду, где только можно, разыгрывались представления. Большой популярностью пользовались комедии Плавта, Энния, Теренция, но от мимов Ателлы публика была просто без ума. Игра без масок, фарсы с простыми понятными персонажами и каскады смешных ситуаций приветствовались везде. Но учитывались все вкусы, а потому имела место и высокая драма: Софокл, Эсхил, Еврипид.

Цезарь решил провести конкурс новых спектаклей и установил щедрую премию за лучшую пьесу.

— Ты должен писать и пьесы наряду с историческими трудами, мой дорогой Саллюстий, — говорил он Саллюсту, которого очень любил.

Для Саллюста — к великому счастью, ибо тот был отозван из провинции Африка после того, как самым бессовестным образом обчистил ее. Дело замяли, Цезарь лично выплатил миллионы пострадавшим зернопромышленникам, но все равно любить Саллюста не перестал.

— Нет, я не драматург, — сказал, качая головой, Саллюст, которому претила сама мысль о труде на потребу бездумного люда. — Я слишком занят. Хочу подробно описать заговор Катилины.

Цезарь удивился.

— О боги, Саллюстий! Тогда, я думаю, ты вознесешь до небес Цицерона.

— Все, что угодно, только не это, — весело возразил нераскаявшийся мздоимец и вор. — Я как раз обвиняю его во всем. Это он сам спровоцировал кризис, чтобы его бездарное консульство не осталось в банальном безвестии.

— Когда ты это опубликуешь, Рим может раскалиться, как Утика.

— Опубликую? О нет, я не посмею опубликовать это, Цезарь. — Он хихикнул. — По крайней мере, при живом Цицероне. Надеюсь, мне не придется дожидаться лет двадцать!

— Неудивительно, что Милон отхлестал тебя за шашни с его дражайшей Фаустой, — смеясь, сказал Цезарь. — Ты неисправим.

Погребальные игры в честь Юлии не ограничились одним лицедейством. Цезарь покрыл навесом весь Римский Форум, а также свой собственный, новый, и устроил бои гладиаторов, бои между пленными, приговоренными к смерти, а потом вывел и диких зверей. С блеском прошла выставка последних веяний военной моды. Гвоздем ее были длинные, тонкие, гибкие, как прутья, мечи, совершенно бесполезные в битве.

Потом состоялся банкет для всего Рима. Не менее двадцати двух тысяч столов. Среди деликатесов — шесть тысяч пресноводных угрей, которых Цезарь призанял у своего друга Луцилия Гирра. Тот отказался продать их и отдал с условием, что потерю восполнят. Вина текли рекой, столы ломились от яств. После пиршества осталось столько всего, что бедняки набивали снедью мешки и уносили домой, чтобы разнообразить свое меню на день-другой, а может, и на все пять.

А Цицерон все продолжал писать Бруту в Италийскую Галлию.

Знаю-знаю, я уже сообщал тебе о бессовестном осмеянии героев-республиканцев, но я до сих пор возмущен. Как может человек с таким тонким вкусом опуститься до того, что бы тешить разнузданную толпу карикатурами на самых достойных из римлян, пусть даже и своих оппонентов?

Но я поведу сейчас речь не о том. Представь, я наконец развелся с Теренцией. С этой мегерой, тридцать лет меня изводившей! Так что теперь я потенциальный шестидесятилетний жених. Очень странное ощущение. Мне уже предложили двух вдовушек. Одна — сестра Помпея Магна, другая — его дочь. Ты ведь знаешь, что Публий Сулла скоропостижно скончался? Это весьма огорчило великого человека, хотя не пойму почему. Любой отпрыск того, кто усыновлен таким типом, как Секст Перквитиен-старший, и рос в его доме, не может считаться воспитанным человеком. Как бы там ни было, Помпея — вдова. Но я предпочел бы вторую Помпею. Во-первых, она лет на тридцать моложе. А во-вторых, у нее жизнерадостный вид. Кажется, о Фаусте Сулле она особенно не горюет. Вероятно, потому, что великий человек разрешил ей сохранить все свое состояние, кстати довольно большое. Ну разумеется, на женщине бедной я не женюсь, дорогой Брут. Но после Теренции я не женюсь и на женщине, которая сама управляет своими деньгами. Так что ни одна Помпея Магна мне, по всей видимости, не подходит. Между нами, мы, римляне, слишком много даем воли бабам.

И еще развод в рядах Туллиев Цицеронов. Моя дорогая Туллия разорвала свой союз с этим бешеным кабаном Долабеллой. Я потребовал, чтобы он возвратил мне все мои выплаты ему в счет ее приданого, что полагается сделать, когда при разводе жена — пострадавшая сторона. К моему удивлению, Долабелла согласился! Я думаю, он пытается вновь добиться расположения Цезаря, поэтому и обещал вернуть деньги. Цезарь не любит, когда с женщинами обращаются плохо. Взять хотя бы его сочувственное отношение к Антонии Гибриде. Но пойдем дальше. Туллия вдруг сообщает мне, что ждет ребенка от Долабеллы! О, что творится с этими женщинами? Туллия теперь в глубокой депрессии. Она, кажется, не хочет рожать, но винит во всем меня! Говорит, это я заставил ее развестись. Я повержен. Сдаюсь.

Без сомнения, Гай Кассий уже написал тебе, что он возвращается из провинции Азия. Я догадываюсь, что между ним и Ватией Исавриком нет ничего общего, кроме жен, твоих сестер. Ватия предан Цезарю, поэтому у него ничего нельзя выведать. Из того, что Кассий писал мне, я также понял, что как губернатор Ватия очень строг. Он так хитро урегулировал налоги в провинции Азия, что их нельзя будет увеличить еще несколько лет. А это делает невозможным для публиканов или любых других предприимчивых римлян обогатиться хоть на сестерций на территории от Амана до Пропонтиды. Я спрашиваю тебя, Брут, для чего тогда Риму провинции, если не для того, чтобы дать возможность его гражданам добавить в свой кошелек несколько монет? Похоже, Цезарь считает, что это Рим должен содержать занятые им области, а не наоборот, как должно быть!

Гай Требоний приехал в Рим из Дальней Испании. Беднягу оттуда прогнали Лабиен и оба Помпея. Но он вроде бы не внакладе. Ему там приходилось трудненько после печально известного губернаторства Квинта Кассия. Говорят, это был сущий Гай Веррес. А три республиканца высадились в тех краях без помех, к всеобщей радости, и с большой легкостью набрали войско. Гней Помпей, поставив на якорь свой флот в водах, омывающих Балеарские острова, обосновался в Кордубе и ведет себя как губернатор. Лабиен — военачальник при нем.