себе, что ты совершенно случайно, без всякого смысла и цели появился на этот свет, непонятно зачем прожил энное количество лет и так же бессмысленно покинешь его. Кто будет помнить тебя, и сколь долго? Не тешь себя иллюзией: память о тебе исчезнет так же быстро, как след на песке.

Я не желаю смириться с этим.

Но зачем, чтобы тебя помнили? Не все ли тебе равно?

Поиск смысла и цели и приводит человека к Богу.

Я— в какой-то степени вольтерьянец: верить в Бога невозможно, не верить в него – абсурдно. Что есть Бог? Мне кажется, нравственное начало внутри нас. Почему один спокойно преступает мораль, а другой мучается? Конечно, воспитание, пример старших и пр. Но есть какой-то невы-явленный закон внутри нас, он – с рождения. Зло отличимо от добра, жестокость – от милосердия, ложь – от правды, как бы ни пытались запутать, затуманить, исковеркать саму суть этих понятий. Мы следуем по пути, повелеваемом вековечным законом внутри нас, и страдаем, одолеваемые бесами, упрямо в нас сидящими, не желающими покидать поле битвы. Один им не поддается, другой – уступает. Отчего так происходит? Я не знаю… И лишь вспоминаю слова Того, Кто над нами: «Я открываюсь тем, кто меня не искал, и отвечаю тем, кто меня не спрашивал».

Он лихорадочно дописывает роман, безвылазно сидя в Нью-Йорке. В Поконо почему-то не тянет: дача, как ни крути, предполагает расслабление, а ему расслабляться нельзя, еще каких-нибудь две-три недели, закончит описание своего похищения, поставит в романе последнюю точку, а уж после можно отдохнуть. Ближайшее свое будущее представляет он смутно: бильярдным шаром под ударами безжалостного кия вот уже несколько лет мечется он между бортами, изредка залетая в лузы, изымается оттуда, ставится на зеленое сукно, словно кто-то решает это за него, и вновь мечется в вихре бесконечной игры; надоело, он хочет лежать в лузе и чтоб больше его не трогали, не выставляли напоказ, чтоб кий не прикасался к нему и не пускал в него, как в мишень, другие, чужие шары.

…Он плывет по лунной дорожке, и вода обволакивает его нежным шелком. Движения его неторопливы и плавны, гребки неслышны, и только плеск сонной рыбы нарушает ночной покой и тишину. Он переворачивается на спину и лежит, раскинув руки, ему подмигивают звезды, и кажется, что плывет он один-одинешенек в безбрежном океане, силясь дотянуться до мерцающих равнодушных светил. Он попеременно заводит руки за голову и делает кругообразные движения, как медленно работающий маховик, перемещаясь в пространстве, Большая Медведица подмигивает ему, словно старому знакомцу, а кругом черная вода, светится лишь чешуйчатое серебро лунной дорожки, которую он сейчас не видит. Он вновь переворачивается и плывет в жидком серебре неизвестно куда и зачем, погрузив лицо в теплый шелк. Ему почему-то начинает не хватать воздуха, он приподнимает голову и дышит всеми легкими, но воздуха не хватает, и тогда он пробует выпрыгнуть над водой подобно резвящемуся дельфину, не помогает, он задыхается, стремительно плывет к спасительному берегу, в него вступает отчаянный страх не доплыть, он старается изо всех сил, раздираемый внезапно появившейся болью…

Просыпается Костя от застрявшего в горле кома и позывов рвоты. Жмет где-то посередине, он безобманчиво понимает, что это такое, ожидал этого, однако надеялся – не так скоро. Кажется, все, произносит беззвучно кто-то другой за Костю, нет уже ни страха, ни отчаяния, ни желания потянуться к телефону, набрать, быть может, спасительные 911, нет ничего, кроме пульсирующего рефрена: кажется, все. Несколько секунд он лежит с закрытыми глазами, сдерживая причиняющее боль дыхание. Мелькают лица, доносятся голоса, шумы, плещется море, крапает дождик, все начинает вращаться, извиваться, кувыркаться с нарастающей скоростью, как в сильном хмелю. Похоже, он теряет сознание, освобождается от обременительной плоти, обретая крайнюю, прежде неведомую ему степень свободы. Усилием воли он выпрастывает ноги из простыни, которой укрывается, пошатываясь, встает, боль усиливается, неверным шагом бредет в коридор, поворачивает на пол-оборота защелку и открывает входную дверь. Навязчивая идея, преследовавшая его последние недели, связана именно с дверью: не хочется неизвестно сколько догнивать в пустой, запертой изнутри квартире, пока отсутствие его не обнаружат. Теперь он знает, что найдут его немедленно. Он делает шаг в направлении спальни, где телефон, с которого еще можно набрать 911, и падает в проход. Последняя мысль его связана именно с дверью, и он инстинктивно просовывает в проход руку. Теперь дверь не захлопнется.

При падении он не чувствует удара, боль разрывает грудь на части, и, уже отключаясь, он вышептывает невнятное, понятное лишь ему и не слышимое никем в этом внезапно осиротевшем мире: «Как глупо…»

Весть из дней младенчества приводит

Нас к Познанью нашего пути:

Что ж, мы знали, что года проходят,

А теперь и нам пора пройти.

С потусторонним больше не играя

И смерть не выставляя напоказ,

Служа земному, о земном мечтая,

Достойно встретим свой последний час.

* * *

Константина Ильича Ситникова похоронят на бруклинском, стиснутом домами кладбище, рядом с женой. На похоронах будут присутствовать его семья, включая полуторамесячную Паулину, Даниил, Леня из Квинса и еще человек десять-пятнадцать, знавших его. Те, кому редактор, взяв записную книжку друга, позвонит в другие города, включая Лондон и Москву, выразят свои соболезнования, но приехать не смогут.

Через несколько дней после похорон Даниил связывается с издательством в Москве и просит ускорить выход книги в связи с печальным событием – внезапной смертью автора. Его просят написать несколько слов вместо эпилога, что он и делает.

Остаток денег от подаренной Костей суммы, израсходованной на издание собственных сочинений, Даниил платит в виде гонорара славистке-американке, взявшейся сделать перевод романа на английский.

В России Костина книга не проходит незамеченной. Лера включает свои связи для раскрутки, устраивает несколько встреч с журналистами, русскими и американцами, аккредитованными в Москве, на которых рассказывает, какая необычная судьба выпала автору романа, педалируя факт его похищения, по всей видимости и приведшего к преждевременной кончине. Роман хорошо раскупается, издательство допечатывает тираж. Через некоторое время «Джекпот» выходит в Америке на английском. О нем пишут, своим вниманием книгу русского писателя-иммигранта удостаивают «Тайм», «Нью-Йоркер», «Бук ревью» и другие солидные издания. Местное русское телевидение делает передачу о Ситникове. Рассказывает о друге с экрана Даниил. Романом заинтересовывается Голливуд и покупает у дочери права на его экранизацию.

Всего этого Константин Ильич никогда не узнает. Как глупо…