Первыми, кто забил тревогу и усомнился в необходимости возвращения утерянных богов, были христианские миссионеры.

* * *

Положение четы Куломбов в Теософическом обществе с переездом в Адьяр как доверенных лиц Блаватской упрочилось. «Старая леди» предоставила им спальню над кабинетом Олкотта.

Эмма Куломб безоговорочно выполняла все распоряжения и приказания Блаватской, поскольку считала, что демонстрируемые фокусы были необходимы и прямым образом содействовали успеху того дела, которое не совсем удачно начиналось в Каире и широко разворачивалось в Англии, Индии и на Цейлоне. Она отдавала себе отчет в том, что от окончательной победы Блаватской зависит осуществление ее собственных надежд — жизнь в спокойствии и достатке, никаких других желаний у нее тогда не было. А что скрывается за этим плутовством, знать не хотела. Блаватская в отличие от своей старой подруги меньше всего интересовалась собственным благополучием. Она неумолимо шла к поставленной цели — основать под своим началом оккультную империю.

Когда Блаватская получала известие о появлении где-ни-будь в мире нового отделения Теософического общества, эти дни были для нее лучшими, самыми радостными в жизни.

Несмотря на необходимость постоянного пребывания в уединении, чего требовал от нее писательский труд, Елена Петровна любила общаться со многими людьми. Аудитория ей внимающих была вроде хорошо просушенных смолистых бревен, захватив которые, пламя ее мысли разгоралось еще яростнее на погребальном костре уходящего в небытие старого, замшелого в своей косности мира.

Она относилась к женщинам порывистым и эмоциональным. Ее деятельная натура не смирялась перед пассивностью Олкотта. Неудивительно, что она затыркала его обвинениями и попреками в малодушии, инертности и паникерстве. А что еще ей оставалось делать, когда она видела, что все идет не так, как ею изначально задумывалось?

Некоторые из поверивших в оккультные силы Блаватской слушали ее, разинув рот, и удивлялись происходящим чудесам или феноменам. А чудес этих она сотворила для них великое множество. Так, ее инициалы на платке мгновенно заменялись инициалами Синнетта, с потолка сыпались цветы, позвякивали невидимые серебряные колокольчики, постукивания и пощелкивания сменяли друг друга в бешеном ритме, словно шабаш ведьм врывался в спокойный и рассудительный чиновнический быт. Вместе с тем главным были вовсе не эти забавы ее утомившегося от жизни сердца.

Она больше всего надеялась укрепить свои отношения с теми, кто уже получил духовную свободу и даже приобрел сверхъестественные способности: мог творить чудеса, управляя природными стихиями, — с махатмами. С этими реальными, а не придуманными ею людьми она постоянно искала встреч.

Вот что пишет А. Бэшем: «…уже в одном из поздних гимнов „Ригведы“ сообщается о существовании особого рода святых людей, отличных от брахманов (представители высшей жреческой касты, „дваждырожденные“. — А. С.). Это „молчальники“ (муни); одеждой им служит ветер, и, напоенные собственным молчанием, они способны подниматься в воздух и парить вместе с птицами и полубогами. Молчаливому муни известны мысли людей, ибо он испил из магической чаши Рудры, чей напиток губителен для простых смертных»[407].

Основное впечатление, которое Блаватская вынесла из ознакомления с Индией религиозной, — впечатление ее исключительной сложности. Она поняла, что к этой Индии вряд ли возможно прилагать какие-то обычные мерки и масштабы. В этом случае оценки окажутся односторонними и, следовательно, неверными. Но то, что Блаватская увидела и узнала, показалось ей в самом деле небывалым и неслыханным. Это был совершенно новый мир, в котором существовало, однако, если внимательно к нему присмотреться, много такого, что ей было хорошо известно по прежним путешествиям в другие страны. Это был чрезвычайно значительный духовный мир: культурно-религиозная традиция в нем не пресекалась тысячелетиями — вот что его в первую очередь отличало. И дух человеческий при этом не отучнел, не одряхлел, не распался. Уже одно это таило в существовании подобного мира какой-то глубочайший смысл, какую-то божественную цель.

Но чем больше она всматривалась в Индию реальную, тем меньше что-либо в ней понимала. Побывав в этой стране дважды, она пришла к выводу, что узнала ее поверхностнее, чем созерцая со стороны. «Каноны», «догматы», «точки зрения» не давали ответа на вопрос: существует ли на самом деле Гималайское братство? Адекватные орудия познания мистической Индии находились у безымянных странствующих учителей, у шраманов (букв. — бродяги), не особенно выпячивающих себя на публике и уединенно живущих в окружении немногочисленных учеников в своеобразных индийских скитах — ашрамах. Из этих ашрамов она надеялась выбрать один-единственный — настоящую, неподложную скинию индийской духовности. Ей поначалу казалось, что возвышенное, сосредоточенное чувство благоговения к Индии, охватившее всю ее еще в Саратове, способно совершить невероятное: привести прямо в Гималайское братство. Прискорбная наивность, с какой Блаватская цеплялась за эту надежду, была достойна уважения, и не более того.

Нельзя отрицать, что появление в ее сознании образа махатмы Мории дало всей ее жизни мощный импульс. Ясно при этом, что идея Хранителя зародилась и долго вынашивалась в ее подсознательных интуициях в связи с комплексом безотцовщины. Она не могла смириться с редким, от случая к случаю, появлением рядом с ней отца, Петра Алексеевича Гана. В высокоразвитом сознании махатм были заключены, как полагала Блаватская, законы Вселенной. Душа в христианской трактовке представлялась ей неподвижной сущностью. Душа, как и тело, согласно христианской традиции, искупается в результате человеческого грехопадения кровью Иисуса Христа. На христианских святых лежит Божья благодать. Силой Бога, а не усилиями непорочных людей, совершаются чудеса. Блаватская эту роль отводила махатмам. Недаром появление духов, «феноменов» или других сверхъестественных существ и явлений связывалось ею не с волей медиума, а с манифестацией мощи гималайских отшельников[408]. Она была уязвлена, оскорблена тем, что мир людей сделал с ней, и поэтому отгородилась от него, устроилась поближе к таким же духовным изгоям, как она сама. Ее отличие от них состояло лишь в том, что она не могла ничего, тогда как они могли многое. И даже когда жизнь вокруг шла вкривь и вкось, Блаватская полагала, что всё образуется, покуда о ней заботятся махатмы.

В своих основных воззрениях Блаватская принадлежала к христианской культуре и разрывалась между «своим» и «чужим». Ведь у индусов развивается все по-иному. Аскеты (йогинины) творят чудеса исключительно своей волей. Они имеют на это право, пройдя через множество телесных и духовных испытаний. Блаватскую притягивал этот магический опыт. Однако утверждение среди теософов культа махатм через таинственные письма, — абсолютно западная форма сакрализации собственных мыслей.