было добиться полной изоляции Иберо-Америки от остального мира и воспрепятствовать проникновению идей свободы, демократии и национального суверенитета. Однако указанные выше внешние факторы лишь стимулировали процессы, происходившие в самих латиноамериканских странах, где уже давно зрели не только материальные, но и идеологические предпосылки освободительного движения.

Наиболее наглядно они проявились в Испанской Америке. В сфере общественной мысли этого региона значительную роль сыграла деятельность целой плеяды выдающихся просветителей: Х.И. Бартолаче, Х.А. Альсате, Х.Б. Диаса де Гамарра-и-Давалос (Новая Испания), венесуэльца С. Родригеса, новогранадского креола А. Нариньо, уроженца Кито Ф.Э. де Санта-Крус-и-Эспехо и многих других. Их произведения, направленные против официальной схоластики, выражавшие уверенность в неодолимой силе общественного прогресса, отстаивавшие необходимость развития культуры, науки, образования, содержавшие критику колониального режима, являлись идейным воплощением стремления широких слоев испаноамериканского общества к освобождению от иноземного владычества и установлению независимости. Изгнанные из Америки историки-иезуиты Ф.Х. Алегре, А. Каво, Ф.Х. Клавихеро, побуждаемые преследованиями ордена со стороны испанской короны, в своих сочинениях призывали изучать прошлое родины, высказывались за отмену рабства, отвергали абсолютизм, а иногда сочувственно отзывались о доктрине народного суверенитета. Воззрения этих видных ученых-гуманистов отражали новые веяния, связанные с пробуждением национального самосознания.

Впрочем, распространение Просвещения даже в среде образованной колониальной элиты зачастую носило поверхностный и эпизодический характер. В целом же в духовной жизни стран региона продолжали доминировать традиционные догматы католицизма. Вместе с тем, основополагающие идеи и ценности европейского Просвещения наложили заметный отпечаток на изменение менталитета той части креольской интеллигенции, которая отвергала привычные моральные установки и глубоко укоренившиеся стереотипы.

Предпосылки формирования новой цивилизации

Длительный процесс смешения различных этнических компонентов сопровождался установлением определенной культурно-исторической общности метисного, креольского, негритянского и части индейского населения Испанской Америки. Все они говорили на одном языке, исповедовали католицизм. Ранее не связанные между собой территории отдельных племен и народов были объединены в рамках вице-королевств, генерал-капитанств и интендантств, делившихся на провинции, округа и более мелкие административные единицы. Важное значение имело развитие экономических связей и образование внутреннего рынка в каждой из колоний. Под воздействием всех этих факторов на рубеже XVIII и XIX вв. возникли серьезные предпосылки становления наций. Жители региона впервые ощутили свою принадлежность к некой уникальной цивилизации, сложившейся на территории Южной, Центральной, частично Северной Америки и ряда островов Вест-Индии в итоге трехвекового синтеза и взаимовлияния европейских культурных традиций, автохтонного индейского начала и африканских элементов. Они все чаще стали употреблять такие термины, обозначения и понятия, как «нация», «родина», «наша нация», «наша Америка», «мы, американцы», а на страницах издававшейся в Мехико в 1788–1799 гг. «Gaceta de Literatura» появилась даже формула «наша испаноамериканская нация».

Делясь впечатлениями о встречах с жителями Испанской Америки, Гумбольдт писал: «После Версальского мира, и особенно после 1789 г., часто можно услышать сказанные с гордостью слова: “Я вовсе не испанец, я американец”, слова, свидетельствовавшие о всей горечи, накопившейся за многие годы». Перуанский иезуит Х.П. Вискардо-и-Гусман, высланный из Америки, в известном «Письме к американским испанцам», призывая соотечественников свергнуть ненавистное иго метрополии, заявлял: «Для правительства Испании мы неизменно оставались людьми, отличными от европейских испанцев, и это отличие обрекало нас на самое постыдное рабство. Согласимся же, со своей стороны, с тем, что мы — другой народ, и отвергнем нелепую идею единения и равенства с нашими господами и тиранами». Другой перуанец, П. де Олавиде — последователь Руссо и Вольтера, друг энциклопедистов, спасаясь от преследований инквизиции, нашел убежище во Франции. Восхищаясь молодой североамериканской республикой и поддерживая личные контакты с некоторыми ее руководителями, он усматривал в ней достойный подражания вдохновляющий пример для соседей с юга.

Немалую роль в социально-экономической эволюции Испанской Америки рассматриваемой эпохи играли патриотические общества «Друзей отечества», возникшие вслед за Испанией в Кито, Лиме, Гватемале, на Кубе и в других колониальных центрах (90-е годы XVIII в.). Они занимались главным образом проблемами сельского хозяйства и промышленности, народного образования, науки и культуры. Хотя эти общества создавались и функционировали с разрешения и под эгидой властей, объективно их деятельность была направлена против колониальной политики пиренейской монархии, которая препятствовала национальной консолидации испаноамериканцев.

Предтеча испаноамериканской независимости

В конце XVIII — начале XIX в. освободительное движение в американских колониях значительно усилилось. В 1794 г. в столице вице-королевства Новая Испания заговор против колониальных властей возглавил корабельный казначей X. Герреро, а в 1799 г. аналогичную попытку предпринял там же мелкий торговец П. де ла Портилья. В Венесуэле в 1797 г. был раскрыт антииспанский заговор, в котором участвовали представители креольской элиты под руководством М. Гуаля и Х.М. Эспаньи. В Новой Гранаде распространение идей Французской революции ассоциировалось с именем просвещенного креола А. Нариньо, переведшего на испанский язык и тайно издавшего «Декларацию прав человека и гражданина».

Некоторые борцы за независимость, в большинстве своем из среды имущих классов, надеялись добиться отделения колоний от метрополии при содействии враждебных последней держав — Англии и Франции, а также США. Позиция этих кругов испаноамериканского общества нашла наиболее яркое выражение в деятельности венесуэльского креола Франсиско де Миранды (1750–1816).

Этот незаурядный человек родился в Каракасе в семье состоятельного коммерсанта. Окончив школу и университет в родном городе, он в качестве волонтера принял участие в войне за независимость британских колоний в Северной Америке. Еще тогда в его сознании зародилась мысль об освобождении заокеанских владений Испании от колониального ига. Свои замыслы молодой офицер рассчитывал реализовать при помощи противостоявших пиренейской монархии государств. За многие годы скитаний вдали от родины, в поисках иностранной поддержки вынашиваемых им революционных планов, он провел продолжительное время в Англии и Франции, побывал в США и на Антильских островах, объехал почти всю континентальную Европу, включая Пруссию и другие германские государства, Италию и Грецию, Турцию и Швецию, Голландию и Швейцарию и т. д.

Важнейшим этапом продолжительных странствий Миранды по Европе стало почти годичное пребывание в России (1786–1787). Он посетил Петербург и Москву, Киев и Херсон, Гатчину и Царское село, Выборг и Кронштадт, побывал в Крыму. Путешественник неоднократно встречался и подолгу беседовал с благоволившей ему императрицей Екатериной II, ее всемогущим любимцем светлейшим князем Г.А. Потемкиным, очередным фаворитом А.М. Дмитриевым-Мамоновым, наследником престола Павлом Петровичем, фактическим главой Коллегии иностранных дел графом А.А. Безбородко, малороссийским генерал-губернатором фельдмаршалом П.А. Румянцевым-Задунайским и другими высокопоставленными сановниками.

Редкий прием при Российском дворе обходился без участия Миранды. Он многократно приглашался к царскому столу, периодически виделся с императрицей на званых обедах и балах. При этом государыня неизменно была с ним приветлива и оказывала знаки внимания: подзывала к себе, заговаривала, ласково улыбалась, шутила, заботливо осведомлялась о самочувствии,