– Стагейшее двогянство Талигойи всегда готово…

– …незамедлительно выпить за грядущую победу над…

– …любезным отечеством…

– Граф, я вас уважаю… Вы не представляете, как я вас уважаю, потому что вы…

– …мегзавец, мегзавец и еще газ мегзавец…

– Кэналлийцы всегда были негодяями и пгедателями, для них нет ничего святого, кгоме…

– Отечества…

– Какая чудовищная подлость!

– У Людей Чести одна дорога в…

– тайный орден, чья цель – уничтожить великую державу… Рука ордена чувствуется во всем и…

– мы собрались здесь не просто так, но…

– отведать эту замечательную курицу по-гогански…

– Барон, как я счастлив вас…

– …вымочить в уксусе…

– Эта стгана…

– …несколько жестковата, но под хорошее вино…

– Мы с вами, дорогой граф, разумеется, понимаем, что…

– …язык лучше всего натирать шафраном…

– О да, но это могут прочувствовать только истинные талигойцы…

«Истинные талигойцы»… Сколько раз эта фраза доводила принцессу сначала до слез, потом до винной бутылки, а однажды Матильда Ракан схватилась за кнут… Истинный талигоец Дилан Рише позорно бежал с располосованной щекой, а Эрнани удерживал рассвирепевшую мать за руки и смеялся, он все время смеялся…

– Ваше Высочество… – Вдовствующая принцесса повернулась и едва не уткнулась лицом в благоухающую пегую бороду, обладатель которой тут же плюхнулся рядом. Гад!

– Да, барон?

– Ваше Высочество, я мог бы взять на себя хлопоты по продаже дома и лишней мебели, – Хогберд медово улыбнулся.

– Благодарю вас, – Матильда улыбнулась еще медовее, – я не вправе вас затруднять.

– О, – Питер шевельнулся, обдав принцессу густым тяжелым ароматом. Почему никто не объявит войну Багряным землям и не сотрет с лица земли город Тарашшаван, где готовят эту мерзость?! – Я счастлив служить моей принцессе.

Это значит, он уже нашел покупателя.

Матильда постаралась придать своему лицу выражение сосредоточенного внимания.

– Барон, не сейчас. Давайте послушаем Сарассана.

Сарассан говорил о великом заговоре великого Зла против великой Талигойи. Он всегда об этом говорил. Когда принцесса Ракан услыхала старого зануду впервые, ей показалась, что он бредит, потом она привыкла.

– Это заговор, – Сарассан говорил, глядя прямо перед собой, а казалось, что он обращается к обглоданному поросенку. Сквозняк шевельнул бумажный цветок в пасти покойного, при желании это можно было расценить как знак согласия.

– Мировое зло многолико, оно использует…

Покойный Адриан считал величайшим злом глупость, и еще он говорил, что дураки способны на многое, но смеяться над собой они не в состоянии. Как же это верно!

– …Мы храним честь, разум, совесть Талигойи, – Сарассан взмахнул рукой, и поросенок согласно качнул своей розой. – Те, кто остался в стране, отравлены. Ложь и притворство до добра не доводят, и только мы сберегли…

– Крыса!

Матильда вздрогнула, вскочила с места и тут же увидела Клемента. Его Крысейшество выбрался из заточения и прибыл на запах. Судьбе было угодно, чтобы крыс оказался между Стаммом и Ванагом. Оба были пьяны, и Матильда сочла за благо вмешаться.

– Он вас не объест, – буркнула принцесса, сгребая возмущенное крысейшество в охапку.

– Вваше Ввысочество, – Стамм шевельнул рукой, – прррекрассный вечер.

Ванаг промолчал, в его руках была гусиная нога, а стол и пол вокруг владельца островов усеивали обглоданные останки.

В Кагету бы его, к виноградным улиткам. Любопытно, остались бы после этого в Кагете улитки или нет? Твою кавалерию, если за дело возьмется Ванаг, улиткам конец…

– Господа, прошу простить мне мою задержку.

Альдо! Слава Создателю!

Принцесса невозмутимо прошествовала к покинутому креслу во главе стола, не забывая придерживать вырывавшегося крыса, уселась и посмотрела на внука. Альдо был серьезен, бледен и очень, очень молод. Рядом с ним стоял незнакомый монах в серой рясе, украшенной эмалевым голубем.

– Господа, – голос юноши дрогнул, – прошу всех встать в память предательски убитого епископа Оноре.

2

Ему казалось, что он вылез из ямы, из огромной помойной ямы, в которую веками сбрасывали отбросы. Они копились, перемешивались, наслаивались и наконец забродили… Закатные твари, одного Хогберда хватит, чтоб отвратить приличного человека от любого дела. Те, кому Талигойя и дело Раканов дороги по-настоящему, не бегут, тем более в провонявший мертвечиной Агарис! А ты сам?! Робер Эпинэ сжал зубы – вот так и начинают судить других и выгораживать себя. Да, он был ранен, но ведь выздоровел. Так за какими кошками он пять лет висел на шее у Эсперадора и Матильды с Альдо?!

Робер налетел на монаха с кружкой для милостыни и остановился. Он был на площади Радужной Птицы в часе ходьбы от дома Матильды! Талигоец извинился, сунул руку в карман в поисках мелочи, нащупал несколько суанов и какой-то ключ. Монетки перекочевали к пострадавшему клирику, а ключ живо напомнил талигойцу о гоганах и молчаливой зеленоглазой Лауренсии.

Мысль навестить красотку сначала показалась глупой, потом – удачной. Вернуться в дом Матильды, пока там торчат соратники ее мужа, нельзя, иначе дело кончится убийством. Пойти к Мэллит Робер тоже не мог, потому что… Да потому что скажет ей то, что говорить не должен. Оставались кабак и Лауренсия, для женщины необычно молчаливая. Робер поднес к глазам ключ – будь вход в дом на улице Милосердного Аврелия заказан, ключ бы забрали. Решение было принято, и Иноходец отправился в гости.

Дом отыскался без труда, ключ легко повернулся в замке, талигоец поднялся по знакомой, пахнущей свежей зеленью лестнице и оказался в гостиной. В сумерках комнаты казались еще изящней, чем ночью, чему немало способствовали зеленые, расшитые причудливыми листьями занавеси и обилие цветов в горшках и кадках… Увы, многочисленные растения были единственными обитателями ухоженного гнездышка.

Эпинэ несколько раз прошелся изысканной анфиладой, постоял у запертых дверей, ведущих то ли в комнаты слуг, то ли в апартаменты, не предназначенные для посторонних, и задумался. Уйти и вернуться позже? Обойти дом и постучать у парадного входа? Подождать? Обычно нетерпеливый Робер склонился к последнему, он слишком устал от шума и чужих лиц. Подумав еще, Иноходец счел, что не будет большой беды, если он выпьет, благо в буфете нашлось несколько бутылок «Дурной крови».

Запах вина напомнил о Мэллит.

Гоганни наверняка сидит на кровати, обхватив колени, смотрит в стену и думает об Альдо. Погибший толмач сказал, что для гогана нет греха страшнее, чем мечтать о ставшей Залогом. А для Человека Чести нет большей подлости, чем мечтать о жене или возлюбленной друга и сюзерена, но Мэллит не возлюбленная Альдо… Он ее не любит…