разгромили лучшие немецкие танковые дивизии и освободили Белгород, а затем и вторую столицу Украины — Харьков...

«Курская битва, — вспоминал генерал Конев, — явилась «лебединой песней» германских танковых войск, так как понесённые ими в этой битве огромные потери в танках и личном составе исключали возможность восстановления их былой боевой мощи. Далее я передал боевой привет от бойцов, офицеров и генералов фронта всем участникам митинга и поздравил харьковчан с освобождением от фашистской неволи...»

Когда Жуков и Конев вернулись с митинга в штаб фронта, за обедом маршал сказал командующему:

— Иван Степанович, хорошую и душевную речь ты произнёс. Я и не предполагал, что у тебя есть талант оратора, а?

Конев засмеялся.

— Шутите, да? А я говорил на митинге от всего сердца, и моя душа ликовала.

— И моя тоже! — улыбнулся Георгий Константинович.

Они ещё не раз встретились на фронтовых дорогах — Жуков и Конев, но дружба, рождённая на поле боя, жила в их сердцах и делах.

С утра всё небо было укутано тучами, но вот сквозь них проклюнулось солнце, и всё вокруг словно ожило. По-летнему стало тепло. В это время во двор штаба фронта въехала машина. Адъютант генерала армии Ватутина, куривший на крыльце дома, увидел, как из «газика» вышел генерал Конев. Адъютант метнулся к Ватутину. Без стука он вошёл в комнату командующего и, слегка запыхавшись, доложил:

— К вам прибыл генерал Конев!

Ватутин отложил в сторону папу с документами, которую ему принёс на подносе начальник штаба генерал Иванов, надел фуражку, но выйти во двор и встретить своего коллегу не успел. Генерал Конев твёрдыми шагами вошёл в комнату и, улыбаясь, произнёс:

— Привет, советник! Не ожидал? А я вот ездил в штаб армии и на обратном пути решил заскочить к тебе.

— И правильно сделал, Иван Степанович! — тоже улыбнулся Ватутин, пожимая ему руку. Он снял фуражку и бросил её в свободное кресло. — Ты сказал «советник»?

Конев удивлённо вскинул брови.

— Ну да, я же не раз приезжал к тебе, как и рекомендовал мне товарищ Сталин, — добродушно заговорил командующий Степным фронтом. — Мы с тобой обсуждали подготовку фронтов к активной обороне, действия наших армий в контрнаступлении. Я многое у тебя позаимствовал. Помнишь, мы в деталях изучали немецкую оборону Харькова? Она и впрямь оказалась сильной. Но я Харьков взял! Так что твои советы, как лучше бить врага, я принял к сведению. Даже на городском митинге речь произнёс, заявив, что воины Степного фронта при содействии армий Воронежского фронта, — он подчеркнул последние слова, — разгромили лучшие танковые дивизии врага! Нет, я твой фронт не забыл.

— Преувеличиваешь, Иван Степанович, — осадил Конева Николай Фёдорович. — Советы, кто бы их ни давал, надо ещё воплотить в жизнь, иначе им грош цена. А воплощаешь ты их на поле сражения умело и смело, другим есть чему поучиться. А вообще-то бои на Курском направлении многое нам дали...

— Курская битва — это памятный рубец на моём сердце, — после недолгих раздумий промолвил Конев. — Я думаю иногда, где во мне нашлись силы, чтобы выстоять, навязать врагу свою волю и повергнуть его?

— У всех нас, Иван Степанович, говоря морским языком, один якорь, который и держит на плаву, — чувство долга! — подал голос Ватутин. — Может, это и громкие слова, но в них истина. Долг не разделить на двоих, его нужно нести одному, как бы тяжёл он ни был.

— Хорошо сказал, Николай Фёдорович, — одобрил Конев. — А знаешь, чем я доволен?

— Скажи! — поторопил его Ватутин.

— За время боёв на Курской дуге Верховный главнокомандующий не бросил мне ни одного упрёка, а уж он-то умеет приструнить командующего, если тот поступает не так, как было велено Ставкой или им лично.

— А мне от Верховного досталось на орехи, — грустно заметил Ватутин. — В частности, он потребовал от меня не распылять свои силы, а бить врага сжатым кулаком, рекомендовал наносить мощные удары, а не булавочные уколы. Да я тебе уже об этом говорил, когда ты приезжал ко мне, ты даже пожелал посмотреть, как мои инженеры усилили противотанковую оборону.

— А мне кажется, что ты преувеличиваешь свои ошибки, — возразил Конев.

— Какой смысл преувеличивать? — усмехнулся Николай Фёдорович. — Что было, то было. А вот уроки из этих ошибок извлекать надо, что я и делаю.

— Главное, однако, в том, что твой Воронежский фронт свою задачу выполнил, — заметил Конев. — А когда идёшь на большое дело, я бы сказал — государственное дело, то допущенные при этом огрехи не столь важны. Кстати, ты уже получил новую директиву Ставки? — спросил он. — Я получил...

— Вчера доставили под вечер, — ответил Ватутин. — Фронтам велено продолжать наступление, чтобы скорее выйти к Днепру и занять там плацдармы. Воронежскому фронту предписано нанести удары на Ромны—Прилуки—Киев. Так что впереди ещё немало сражений.

— А Степной фронт будет наступать на Полтавско-Кременчугском направлении, — сообщил Иван Степанович. — Данные разведки говорят о том, что немцы упорно будут драться за Полтаву, всем, чем можно, они укрепляют оборону города. Но если мы на Курской дуге разгромили фашистов, то Полтава их не спасёт. А там, глядишь, и к Днепру подойдём... Дух захватывает от таких операций! Теперь уже, Николай Фёдорович, наша победа близка.

— Да, Гитлер скоро потерпит полный крах! — воскликнул Ватутин. — И мы, Иван Степанович, выпьем «наркомовской» в честь нашей победы!

(Но осуществить своё намерение Николаю Фёдоровичу Ватутину не довелось. 29 февраля 1945 года он объезжал войска 60-й армии. При въезде в одно из сел машины — в одной ехала охрана, в другой находился Ватутин с членом Военного совета К. В. Крайнюковым — обстреляла бандитско-диверсионная группа бандеровцев. Ватутин выскочил из машины и вместе с офицерами вступил в перестрелку, во время которой был ранен в бедро. На самолёте командующего доставили в Киев в военный госпиталь, но спасти его врачам не удалось, и 15 апреля Ватутин умер. А через два дня его похоронили в Киеве. По приказу Верховного главнокомандующего И. В. Сталина Москва отдала последнюю воинскую почесть верному сыну Родины и талантливому полководцу 20 артиллерийскими залпами. — А. 3.).