Точно затмение на него нашло. Нет никакого зла, одно добро и — солнце, рождающее это добро. И звучит голос Апостола: о ценности человеческой жизни.

— А ты не причинишь ему вреда? — спрашивает Джулиан доверчиво.

Геля засмеялась.

— Зачем? Если я собираюсь строить с тобой жизнь?! Мне просто интересно, как ты жил раньше. Адриан понял, что я люблю тебя, и отпустил меня по-хорошему. Он дал слово, если ты выполнишь его условия, подарить тебя мне! А значит, и всех, кого любишь ты. Все, кого ты любишь, уже дороги мне.

Он почти не разбирает слов, голос Гели, как вода, журчит, журчит, и снова нет страха, к нему приходит сила от звука Гелиного голоса, есть надежда на жизнь. Словно Геля в него проникла и увидела в нём Апостола, он сказал благодарно:

— Самый лучший из всех в мире человек — Апостол. Необыкновенный. Святой. Увидишь его, влюбишься.

— Ты думаешь, человек выбирает что-нибудь в своей жизни? — вдруг горько говорит Геля. — Никто никогда никого и ничего не выбирает. Тебе ещё легче, чем другим. Меня украли у мамы, которую я сильно любила. Мама была такая добрая, такая ласковая, всё рассказывала мне сказки с хорошим концом. Мы с мамой шли в воскресенье гулять. Коричневая громадная машина остановилась около. Меня затащили в неё, привезли сюда. Было мне тринадцать лет. Я плакала, хотела к маме. Надо мной смеялись. И учили. Хорошо учили, надо признаться. Как вести разговор с мужчиной, чтобы ему не было скучно, как понимать психологию мужчины, как развлекать его. — Она вздохнула. — Тело тут не на первом месте. Я должна знать искусство, литературу, историю, чтобы в нужный момент подсказать повелителю, как понять ту или иную ситуацию. Должна ублажать его поэзией и игрой на каком-нибудь музыкальном инструменте. О, я очень образованная куртизанка. Выросла, мечтала стать учительницей. Я так люблю детей! Так и представляю себе: рассказываю им то, что знаю. А мне ничего нельзя! Подруг иметь нельзя, своего ребёнка растить нельзя. И, конечно, — тело. О, это целая наука: как ублажать тело! Но я нужна, пока я хороша внешне. А хороша я, пока молода и пока терпелива. Стоит постареть или вспылить, и никакие мои знания, никакие мои таланты не помогут, мне — конец. Я — трезвая. Давно отрешилась от всех иллюзий, понимаю, что к чему. Лелею своё тело. На поверку-то оказалось, мужику от меня больше ничего и не надо: ни до каких дел, ни до какой души не допускает. Зачем тогда я столько училась?! Ведь, кроме тела, есть… — Она горько усмехнулась, не договорила. — А ты, зачем ты сам, добровольно приехал в город?

Когда-то Джулиан задавал, себе этот вопрос. За братом он тогда приезжал! О брате беспокоился! Ещё думал вернуть еду односельчанам. Стремился уйти от будней, в котором ему было тесно, как и в материнском доме. И слава понадобилась. Чего больше хотелось тогда… Теперь и не вспомнишь. Наверное, всё-таки — помочь людям! Почти сразу пожалел, что пришёл в город. В первом же цехе ощутил: не поможет никому, а пути назад нет. Лишь сейчас понял: истинная-то жизнь была в родном селе! Марика правильно как-то сказала: репетиций не бывает, все живут сразу начисто, без черновиков. А теперь и подавно — не выбраться. Теперь надежда только на Гелю. Может, в самом деле любит его?! И будут они жить в тепле и уюте до смерти. Всё равно выбора у него нет, он должен поверить в Гелину любовь, в Гелины слёзы, в Гелину искренность. Только Геля спасёт и его, и Любима, и Апостола.

— Вот. Тебе просил передать Адриан. — Геля протянула ему предмет тускло-стального цвета.

— Что это? — спросил не понимая.

— Саморегулирующийся. Поднимешь, нажмёшь вот здесь, и всё, — почти весело объяснила Геля. — Иди, Джулиан. Всё равно другого выхода у тебя нет. Как и у меня нет возможности быть ничем, кроме как его вещью. Не бойся. Я буду ждать. Здесь. На этом самом месте. Я ведь, правда, очень люблю тебя. А для тех… — она ткнула пальцем в землю, — выхода никакого, даже если они самые лучшие, самые добрые во всём мире. Они проиграли. Не ты, так другой. Нет впереди ничего у твоего брата. Чернота. — Геля обвила его горячим телом.

Пели птицы. Разливался в воздухе аромат цветов. Остро пахла свежестью листва. Мыслей не было.

Но вот Геля сняла с него свои горячие руки.

Он остался один. И внезапно понял: он предал Апостола. Апостолу конец.

Что за предмет дала ему Геля?

— Ты сказала, спасёшь Любима! — сказал с надеждой. — Его ведь можно привезти сюда? Ты обещала ничего не говорить Будимирову о моём друге. Почему ты молчишь? Я буду служить тебе до последнего дыхания. Помоги мне сохранить жизнь брату и Апостолу.

Геля снова заплакала.

— Я ничего не скажу Адриану, но я не знаю, дадут ли мне возможность быть с тобой, если ты не выполнишь его приказа. Сделай своё дело и скорее возвращайся ко мне.

Джулиан, наконец, понял. Главное дело: убить Любима. И Геля помочь не сможет, даже если захочет, потому что Будимирова не прошибить, потому что Геле тоже грозит смерть — за ослушание, а имена Будимиров всё равно вырвет пытками — у того же Гюста! Геля соврала: Будимиров убил Гишу. Прозвучали же слова: «Приговор приведён в исполнение!» И Будимиров был растерян, когда прозвучали эти слова: дядька унёс в могилу тайну, которую очень хотел узнать Будимиров! Неизвестно, какие муки пришлось бы принять дядьке, останься он жив: Будимиров не остановился бы ни перед чем, чтобы выбить эту тайну!

Медленно, покачиваясь, как пьяная, Геля пошла прочь от него. И волосы закрывали всю её спину, как у Маги.

Гиша сказал: Мага жива.

Она может спасти Любима. Только она может повлиять на Будимирова! Надо найти её!

Нет. Будимиров не простит ей исчезновения и убьёт её тоже!

Мысли сменялись, подкидывая спасительные ситуации, но… выхода не было. Убьёт он брата или нет, значения не имеет, брат обречён. И его ждёт смерть, если он откажется убить брата. Но сначала — убийство Апостола на его глазах, смирительная рубашка, электрический ток, изощрённые пытки. Григорий — первый, по его вине погибший. И Гелю он не должен был ни о чём просить. Судьба близких была в его руках. Брата предал в ту минуту, как остался у Гели. А брат и Апостол не остались бы!

Неужели Властитель прав, и он — полное ничтожество: его любовь к себе сильнее совести, многовековых традиций графских родов и со стороны отца, и со стороны матери? Неужели ему всё равно, как жить, лишь бы не умереть?!

Он жадно прислушивается к себе — пытается обнаружить живые чувства. Он помнит, щемило сердце, когда брат очнулся после очищения и узнал его. Как же тогда щемило сердце! И ведь когда потащили к выходу Гишу, он чуть с ума не сошёл от сострадания и горя! И сейчас… ему больно, он боится за брата и Апостола!

Нет же, Властитель врёт — он не подлец. Он попробует спасти их. Ему нужен Гюст. Гюст поможет разделаться с Властителем, без суда убивающим даже собственных друзей! Убьёт же Властителя он сам, чего бы это ему ни стоило, и отомстит за гибель своих дедов, бабок, всех родственников, за гибель отца в ненужной войне, за погубленную жизнь матери и Гишу, пронёсшего через страшные годы правления Властителя не тронутую подлостью совесть и доверчивую, верящую лишь в добро душу!