Полина Кирилловна молчала. Она впервые была в таком положении, когда не ей объяснялись, а она хотела, желала, жаждала признаться… Иначе зачем она простояла целое утро под дверью? Зачем всю ночь молилась? И зачем трепетало её сердце, когда он спускался с пролётки полицмейстера? Но если бы только он помог ей! Сделал бы хоть шаг навстречу. Нет ведь, перебирает сорочки, совершенно не обращая на нее внимания.

— Итак, мадемуазель Полина, вы передумали? — в голосе советника совершенно не звучало даже намека на заинтересованность

— А где… — Полина Кирилловна не знала, как продолжить фразу и зацепилась за первое, что пришло на ум. — Где поручик Рыбкин? Уехал в казармы? Я… я думала, вы прибудете вместе.

— Станислав Валерианович погиб, — Белый отвечал не оборачиваясь, как то резко, зло, будто это она, девчонка, имела прямое отношение к смерти поручика.

— Как погиб? — еле слышно, с недоверием проговорила Мичурина.

— От пули. Как погибают на войне. Простите, Полина Кирилловна, но мне нужно спешить. Губернатор просил не задерживаться. Если у вас ко мне разговор, попрошу быть краткой и лаконичной, — молодой человек принялся подбирать костюм.

Девушка сделала шаг к Белому, желая обнять его. Но Олег Владимирович обернулся, и между ним и Мичуриной моментально образовалась невидимая, но явно ощутимая стена. Губы Полины Кирилловны дрогнули. С них вот-вот готовы были сорваться слова признания, которые она проговаривала все последние длинные, бессонные ночи. Но для кого они должны прозвучать? Разве для этого истукана с холодным, равнодушным взглядом?

Полина Кирилловна прикусила губу и нервным, порывистым движением расстегнула замочек ридикюля:

— Вы торопитесь к его высокопревосходительству. А его дочери… — рука суетливо что-то искала в сумочке, замерла, несколько мгновений нерешительно сжимая неизвестный предмет, но, видимо, решившись, дрогнула и достала на свет божий пакет. — Вот. Это послание Станислав Валерианович просил передать госпоже Баленской. — Девушка порывисто вздохнула. — Будьте любезны, выполните его последнюю просьбу.

Полина Кирилловна некоторое время держала конверт в руке, но не выдержав напряжения, кинула его на стол.

— Желаю вам приятной встречи, господин инспектор!

Дочь купца резко повернулась и покинула номер советника. Только выйдя в коридор, захлопнув за собой дверь, она горько расплакалась. Как и положено барышне, впервые осознавшей, что она влюблена безответно.

Юрий Валентинович лежал на кровати поверх стеганого армейского одеяла в сапогах и в расстёгнутом кителе. Глаза тупо смотрели на тусклый, земляного цвета, потолок. В руке штабс-капитан держал папироску, источавшую на всю небольшую комнатёнку сладковатый дымок.

Японец-цирюльник то и дело морщился:

— Прекратите курить. Здесь и так нечем дышать.

— Отчего? — Индуров скосил взгляд на азиата. — Табак недурственный. Я бы даже сказал отменный. И вентиляция здесь хорошая. Так что можно спокойно курить.

— Мне противен этот запах, — японец говорил вяло, будто через силу выдавливал из себя слова.

— И что с того? — Штабс-капитан сделал глубокую затяжку. — Мне теперь подстраиваться под ваши привычки? Ну, уж дудки, как говорят у нас в России.

— Я бы попросил вас быть тактичным по отношению ко мне. К тому же, будь я на вашем месте, Юрий Валентинович, — японец покосился на собеседника, — про Россию бы помалкивал. Вам теперь в ней места нет.

— Это как сказать, — Индуров с наслаждением выпустил через ноздри дым. — Были бы деньги, а место завсегда найдётся.

— Только не в вашем случае, — цирюльник поднялся, взял со стола чашку с холодным чаем. — Вы в этой стране уже всё потеряли. Следует привыкать к новой жизни.

— Ерунда, — отмахнулся Индуров. — Вы не знаете русского менталитета. Ну, с месячишко за мной погоняются. Или, допустим, с полгода. После произойдёт иное событие, а оно всенепременно произойдёт, ещё более омерзительное в сравнении с тем, что сделано мной, и о моей персоне забудут. Все. Даже те, кто меня сильно ненавидит. Не то что лица — фамилии не вспомнят. А когда у меня будут деньги, то даже если и вспомнит кто, то сразу же будет вынужден запамятовать. Такова действительность, господин Хаттори. Кстати, всё хотел спросить: это ваше имя или, пардон, кличка?

— Клички дают собакам, — японец не оскорбился.

— Хорошо. Прозвище.

Бывший цирюльник разложил на столе продукты и принялся их нарезать: хлеб, колбасу, овощи, рыбу. Индуров присел, потянул аромат пищи прокуренными ноздрями:

— Неплохо. Неплохо. Жаль, водки нет.

— Хозяин приказал спиртное не употреблять.

Штабс-капитан снова откинулся на подушку:

— Знаю. Наверх не подниматься, сидеть тише воды, ниже травы, — Индуров говорил раздражённо, зло. — И всё потому, что какой-то сопляк сумел меня раскусить! Кстати, Хаттори, неужели вам не противно именовать своим «хозяином» какого-то русского мужика? Или вам все равно?

— Как-то называть нужно, — спокойно ответил японец. — По имени нельзя. Условия договора вам хорошо известны, господин штабс-капитан. К тому же он очень умный и довольно хитрый человек. С ним приятно иметь дело. Достаточно вспомнить, как он придумал своё собственное ограбление, чтобы на него не пало даже малейшее подозрение. Он ко всему подходит обстоятельно. По-хозяйски. Вот и прозвище. Стол накрыт. Присаживайтесь. Как говорят у вас: что бог послал.

Юрий Валентинович встал с постели, приставил стул к столу и принялся за рыбу:

— Хорошо знаете русский, Хаттори. Но так мне и не ответили: каково ваше настоящее имя?

— Вам это что-то даст? — Японец ел не спеша и в основном растительную пищу.

— Вы обо мне знаете практически всё. Я же нахожусь словно в тумане. А это порождает недоверие. Итак?

— Хаттори, — после секундной паузы произнёс цирюльник. — Фуц-цо Хаттори.

— Это уже что-то, — штабс-капитан взял салфетку и вытер руки. — Дворянин?

— Как вы любите говорить, естественно.

— И вы, дворянин, занимаетесь такими низкими делами?

— А вы, господин Индуров? Чем занимаетесь вы?

— Ну, сравнили! У нас на Руси дворяне всегда имели пристрастие к деньгам.

— Пристрастие к денежным знакам присуще не только русским, — парировал японец. — Однако не все встают на путь измены. У нас в Японии подобное невозможно.

— Ой ли, — Юрий Валентинович усмехнулся. — Зарекалась коза ходить по капусту… Дай вашим дворянам денег поболее или поставь к стенке — куда денутся… И расскажут, и покажут, и подпишут!

Японец говорил неторопливо, при этом глядя вниз, под стол, уставленный едой:

— Для нас главное честь. И достоинство. Жизнь — второстепенна.

— Да, знаю, знаю… — отмахнулся Юрий Валентинович словно от надоевшей мухи. — Честь дворянина, вспарывание живота… Наслышаны! Ерунда всё это! Помяните моё слово: всё это имеет смысл до определённого момента. А как ухватит за живое, да запечёт, вот тогда вы по-другому запоёте.