— Какова яблоня, таков и плод, — отозвался тихо архимандрит. — Каков родитель, таковы и детки. — Он вздохнул. — В одно верю, церковь наша жива, жив станется и дух православный.

— Помоги нам, Боже, — перекрестился протоиерей.

Оба замолчали. Звон колоколов стих, и через некоторое время из двери колоколенки вышел молодой, красивый лицом монах и, увидев архимандрита и гостя его, попросил благословения.

— Благослови тебя, Господи, — проговорил архимандрит и осенил его крестом.

11 апреля 1741 года, в Дрездене, был заключен трактат между Римскою империей и курфюрстом саксонским о взаимопомощи против короля прусского, занявшего Силезию. Для этого уполномочены были: со стороны римской империи граф Вратислав, а со стороны Саксонии — граф Брюль. В конференциях принимал участие патер Гуарини, у которого уполномоченные с обеих сторон постоянно собирались для переговоров. Россия была приглашена присоединиться к этому трактату, и копия с него сообщена Петербургскому кабинету послом Римской империи маркизом де Ботта.

Прежний официальный сват Анны Леопольдовны, маркиз Ботта ди Адорно, входил в число довереннейших людей правительницы. В Петербург был назначен по ее желанию.

При содействии Остермана и Линара маркиз де Ботта склонял правительницу к интересам Римской империи.

Франция срочно направила своего посла к Фридриху с предложением оказать помощь Пруссии. Тот мчал без остановок по территории Германии, в роскошном экипаже, торопясь выполнить поручение. (Король Пруссии даст согласие на союз с Францией, но предъявит условие — открытие военных действий между Россией и Швецией. В июне 1741 года Фридрих категорически объявит французскому двору, что не исполнит своего обещания, если шведы сейчас же не начнут военных действий.)

Внимательно читал прусский король депеши своего посла Мардефельда, отправляемые из Петербурга. Выделенные для подкупа Головкина, Юлианы Менгден и других царедворцев деньги, играли свою роль.

Опасными для короля оставались маркиз де Ботта и Линар. О последнем особенно просил сведений Фридрих.

Мардефельд спешил с ответом.

В апреле он сообщал: «Граф Линар, недавно изобразивший искусственный обморок, играя с регентшей в карты, идет вперед, так что об нем уже поговаривают в народе. Собственно, ничего действительного между ними не было, и они никогда не оставались одни. Кажется, и фаворитка, и фельдмаршал покровительствуют этой интриге».

Линару надлежало поскорее выяснить отношение России к притязаниям Пруссии на Силезию. Скоро, однако, он получил от своего двора предписание не настаивать на ответе России, так как король польский, видя невозможность положиться на содействие русского двора, вынужден был искать помощи других держав и иначе позаботиться о своей безопасности.

Впрочем, в Польше не переставали рассчитывать на личное влияние Линара у правительницы и на его обворожительное обхождение.

Поэтому ему предписывали обставить свое пребывание в Петербурге как можно пышнее, роскошнее и изящнее, а сделать это было нелегко ввиду соперничества других дипломатов, стремившихся именно этим же поразить полуазиатский, по их отзывам, двор России, где господствовала роскошь и повелевали женщины. Линару трудно было тягаться даже с австрийским посланником, не говоря уже о маркизе де ла Шетарди. Саксония не была в состоянии дать своему представителю таких сумм, как Версальский двор. Для пленения дам Линар подновил свои наряды и обстановку.

Мардефельд спешил отправить новую информацию: «Граф Линар не пропускает ни одного случая показать великой княжне, как он безумно влюблен в нее. Она выносит это без признаков неудовольствия… Он нанял дом около самого царского сада, и с тех пор великая герцогиня-регентша, против своего обыкновения, стала очень часто прогуливаться».

Линар действительно нанял дом, граничивший с садом у Летнего дворца, в котором жила Анна Леопольдовна. В ограде сада нарочно была устроена особая дверь, близ которой стоял часовой, получивший строгое приказание не впускать никого, кроме Линара. Однажды в эту запретную дверь вздумала пройти, не зная о ее недоступности, Елизавета Петровна, но караульный заградил ей путь ружьем. (Мы дословно привели эти сведения из русского биографического словаря.)

На глазах у всех рождался новый Бирон.

Отобедав, правительница играла в карты с избранной партией, в которую входили: Антон-Ульрих, Линар, маркиз де Ботта, Финч и брат Миниха. Прочие иностранные министры не были принимаемы в эту партию, которая собиралась у Юлианы Менгден.

Не один Мардефельд подметил: в последнее время Анна Леопольдовна дурно жила с мужем. Спала отдельно от него. Если он утром желал войти к ней, то находил двери спальни запертыми.

(«У ней с графом Линаром были часты свидания в третьем придворном саду, всегда в присутствии девицы Юлианы, которая там пользовалась минеральными водами, — писал в своих мемуарах фельдмаршал Миних. — Если принц Брауншвейгский хотел проникнуть в этот сад, то для него ворота были заперты, так как часовые имели приказание не пропускать через них никого. Линар жил неподалеку от ворот этого сада в доме Румянцева, почему принцесса и приказала построить вблизи дачу — этот дом теперь стал летним дворцом. В хорошую погоду она приказывала выносить свою постель на балкон Зимнего дворца, выходивший на реку. Хотя ставили экран, чтобы скрыть постель, однако из второго этажа соседних к дворцу домов все можно было видеть».)

Растущее недовольство среди русских против Линара приведет к тому, что в июне, по совету де Ботта, он примется усиленно ухаживать за Юлианой Менгден, а в июле распространится слух об их обручении.

Май выдался холодным. Бежали черные волны на берега Невы, разбиваясь о причалы, обдавая холодными брызгами грузчиков на дебаркадере. Светило, но не грело солнце. Кричали чайки.

Солдаты маршировали близ казарм, и в прозрачном воздухе отчетливо были слышны команды офицеров.

Наступало лето — время военных кампаний.

В Петербург доходили слухи о победах пруссаков над австрийцами.

Бирон, обвиненный в покушении на жизнь императрицы Анны Иоанновны, приговорен был к смерти. Его должны были четвертовать. Но последовал манифест, по которому казнь заменили ссылкой в Сибирь, в Пелым, за три тысячи верст от Петербурга.

Нолькен подумывал об отъезде на родину. Отношения России со Швецией обострялись.

Лесток передал шведскому послу, что ему более уже невозможно бывать у него. Напрасно пытался Нолькен убедить его в необходимости получить от цесаревны необходимое требование, чтобы облечь в законную форму свои домогательства. Лейб-хирург был охвачен беспокойством.

Человек не робкого десятка (по отзыву Екатерины II), довольно умный, но хитрый, умевший вести интригу, «а главное, нрава злого и сердца черного», он зримо видел опасность. Были у него свои люди при дворе, и доносили они ему о подозрениях Остермана и Антона-Ульриха, касающихся его.