— Ты сама-то себе веришь? — встаёт рядом Ленка.

— Нет, но знаешь, почему грустно? Теперь он никогда не полюбит меня другой.

— Ты же сказала он умирает. Тебе не всё равно?

— Нет, Лен! Он не умрёт! — выкрикиваю я и застываю, ошеломлённая догадкой. Медленно разворачиваюсь к раскиданным по кухонному столу бумагам. — Мне кажется, я только что поняла в чём подвох, и как на самом деле ведьма хотела его спасти. Смотри! — выхватываю я из кипы бумаг одну, потом другую. — Видишь, клинок?

— Ну, вижу, — достаёт она из стопки Катькиных карандашных набросков ещё один без особого энтузиазма. — И что?

— Он кривой. Видишь? Кривой! — кладу я вместе рисунки. — И я не знаю, почему Катька его таким нарисовала. Может, просто так видит его. Может, Дамиан ей так его описал. А он, так же как и я, видел его в старой летописи. Там слов без знания языка не разобрать, но оружие было нарисовано, разное. И вот такой кривой ножик точно был. Но суть не в этом. Суть в том, что вот такого кинжала, что она дала мне, — схематически черчу я прямое лезвие и массивную рукоятку, — в летописи не было. Я каждый камень на нём запомнила. Такого клинка там не было точно.

— То есть ведьма дала тебе не ту заточку?

— Старая лиса, — плюхаюсь на стул я. — Но хуже другое. Что Гошка прекрасно это знал. Просто не мог не знать. И ведь как быстро сообразил, что делать, гад. Как заставить меня перестать и думать о том, чтобы ткнуть им в себя, — хватаюсь я за голову. — А я, дура, как всегда, поверила. Убивалась, что теперь точно всё закончено. А он и бровью не повёл. Убедил меня, что всё, без вариантов и счастлив.

— Ну, молодец, чо, — садится рядом Ленка. — Быстро вкурил, что ты ради него всё равно самоубьёшься, дай только тебе шанс.

— И Барту сказал, что всё равно не будет без меня жить. Сволочь! Ребёнка решил оставить сиротой.

— У мужиков же нет материнского инстинкта. Они, наверно, спокойнее к таким вещам относятся.

— Он и знакомить меня с дочерью не хотел.

— И правильно, — похлопывает меня по плечу Ленка. — Это ради него ты, кто знает, там любишь-не любишь, дело десятое ткнёшь в себя ножичком или нет, а ради ребёнка на всё пойдёшь. И ведьма эта поди тебе её подсунула, чтобы у тебя дополнительный стимул был.

— Да, и случай подвернулся. Хотя не будь ветрянки, уверена, повод она бы всё равно нашла.

— И ты ещё собираешься туда вернуться? В этот гадюшник? Навсегда?

— С чего ты взяла? — поднимаю на неё голову.

— Ну ты сказала, жаль, что он никогда не полюбит тебя другой. Что-то значит, задумала?

— Блин, самой себя слушать страшно. Я уже как какая-то чокнутая некромантка. Да, был вариант найти новое молодое тело. Но потом я вроде договорилась, чтобы моё настоящее тело туда перенести. Только уже ни в чём не уверена.

— Так, короче, — собирает Ленка обратно в стопку бумажки. — Горячку не пори. Надо решать проблемы по мере их поступления. А то короля не спасёшь, а сама туда на ПМЖ переберёшься, где уже будешь никому не жена, никому не нужна. Что у нас на повестке дня?

— Да всё то же.

— Правильно, жизнь короля, — прихлопывает она ладошкой верхний рисунок. — Вот видишь тут клинок, лента и ваши тела и души как бы по отдельности. Видишь? Вот с этим разберись, что тут Катька задумала, а остальное потом.

И честно говоря я разобралась. Разобралась ровно в тот день, когда я уже места себе не находила в неведении, а в бутылке, наконец, появилась свежая записка.

Сначала от Вита, что они перевели большую часть страниц с историей Алказара, которую он и приложил к письму. И внёс окончательную ясность. Вот только самое главное они перевести не успели, но обещали закончить к утру.

И это время мне очень подходило, потому что следом прилетела записка от Катарины:

«Власть церкви свергли. Феи поправляются. Мы с Георгом не женаты. Будь готова. Утром».

«Всегда готова!» — только и осталось мне обнять Ленку на прощание да подпоясаться, а точнее влезть в старенькие джинсы и куртку, да ждать.

Ждать, когда на заросшем мхом алтаре Катарина разложит пятиконечной звездой всё, что она так тщательно хранила. Разведёт по центру костёр. Сбросит в его огонь по очереди всё нужное. Надрежет палец тем самым кинжалом и последним шагом капнет в него свою кровь.

Прощание. Прощение. Очищение. Обновление. Новая жизнь… Свежая кровь.

Хорошо, что я себе это никак не представляла. Но даже если бы и представляла, ни за что не додумалась бы до двух вещей: что на этой странной церемонии будет столько народа и что будет идти дождь.

Какими-то неисповедимыми путями, не иначе как моим топографическим кретинизмом, меня выкинуло в их Полынный мир не к каменному алтарю, а в чаще леса.

И пока я продиралась как медведь по зарослям репейника к горящему костру, сделала для себя ещё одно открытие: несмотря на полупрозрачное голубоватое свечение, как и полужено духу, я удивительно материальна. Потому что промочила ноги. Испачкала расстёгнутую куртку. И нацепляла колючек. А пока их ощипывала, у алтаря все явно переволновались.

— О, боги! — первой восклицает Эрмина, едва я появляюсь на опушке.

И взгляд у неё не просто тревожный, откровенно испуганный.

Но что мне ведьма, что мне дождь, что мне зной, когда там стоит Он. Тот, ради кого я здесь. Весь промокший до нитки. В одной рубашке, облепившей его тело, даже сквозь мокрую тканью которой проступают чёрные узоры. Чуда не произошло. Сами собой они не пропали. Но ведь именно для этого я здесь.

— Даша! — кидается ко мне Георг. И стискивает меня так, что дальше мне, пожалуй, уже и незачем идти. И я не пошла бы, наверно, дав себе хоть пять минут на него насмотреться, если бы не этот зловещий узор, что уже покрыл и всю шею, и даже кисти его рук.

Прижавшись к его груди, я не могу сказать ни слова. Но я должна справиться. Должна держаться. Должна рискнуть, даже если у нас есть единственный шанс, пока подкреплённый только моими догадками. И должна его сейчас отпустить, иначе меня придётся отрывать он него ломом.

И то, как подхватывает его Барт, когда, отпустив меня, король вроде бы оступается, стискивает болью грудь: ему осталось несколько дней, а может всего несколько часов.

— Дон Орсино, — приветствую я фея в ответ на его поклон и снятый котелок. — Как себя чувствуете? Дон Лаэрт?

— Ваши молитвами, Дарья Андреевна, — кланяются они почти синхронно.

— Ну-ну, не грусти, Карло, — треплю по голове совсем промокшего и, кажется, даже всплакнувшего мальчонку. — Шако, может, возьмёте юного Карлито Орсиновича в помощники, — пожимаю я руку тяжело вздохнувшему лекарю. Из него толковый получится ученик.

— Боюсь, у него уже есть призвание, — грустно улыбается Антон Павлович.