было не до психоанализов, но сейчас к уединившемуся, расслабившемуся психиатру возвращалось страшное и сильное ощущение пустоты, полного отсутствия страсти, уже не замаскированное мельтешением образов. Не прикрытый желаниями, Жакмор ждал, когда служанка постучит к нему в дверь.

В отведенной ему лакированной комнате было жарко и приятно пахло деревом; близость моря смягчала знойное дыхание природы, воздух ласкал и нежил. Снаружи доносились птичьи крики и резкая трескотня насекомых.

Кто-то заскребся под дверью. Жакмор открыл. Вошла служанка и, смутившись, застыла посреди комнаты. Жакмор улыбнулся, зажег свет и плотно закрыл дверь.

– Ну? Какие мы пугливые! – приступил он.

Психиатр сразу же обвинил себя в пошлости, но, поразмыслив и решив, что пошлое не опошляется, сам себя же и оправдал.

– Садись… – предложил он. – Сюда… На кровать.

– Как можно… – пролепетала она.

– Да ладно тебе, – сказал Жакмор. – Не робей. Располагайся и расслабляйся.

– Мне раздеться? – спросила она.

– Делай что хочешь, – сказал Жакмор. – Если тебе хочется, раздевайся, если нет, то не надо. Веди себя естественно… Это единственное, о чем я тебя прошу.

– А вы тоже разденетесь? – спросила она чуть посмелее.

– Послушай, – возмутился Жакмор, – ты пришла психоанализироваться или блудить?

Смутившись, она опустила голову. Подобное невежество так поразило Жакмора, что он даже слегка возбудился.

– Не понимаю я ваших заумностей, – промолвила она. – Я же не против, вы только скажите, чего делать-то.

– Вот я тебе и говорю: делай что хочешь, – настаивал Жакмор.

– По мне, так уж лучше, когда говорят, что надо делать… Ведь не мне ж решать-то.

– Ну, тогда ложись, – сказал Жакмор.

Он снова сел за письменный стол. Она посмотрела на него исподлобья и, наконец решившись, проворно стянула с себя платье. Это было домашнее хлопчатобумажное платье в невзрачный цветочек, в которое она переоделась сразу же после крещения.

Жакмор принялся разглядывать ее крепкое, грубое тело, круглые пухлые груди, упругий живот, еще не потерявший формы. Она направилась к кровати, и он подумал, что после ее ухода он останется один на один с волнующим женским запахом.

Шла она неуклюже, наверняка из-за остатков целомудрия.

– Сколько тебе лет? – спросил Жакмор.

– Двадцать, – ответила она.

– Откуда ты родом?

– Из деревни.

– Как тебя воспитывали? Твое самое раннее воспоминание?

Он старался говорить беззаботно, чтобы расположить ее к беседе.

– Ты помнишь бабушку или дедушку?

Она настороженно задумалась.

– Для чего вы меня сюда позвали? Чтобы выспрашивать обо всем?

– И для этого тоже, – состорожничал Жакмор.

– Это вас не касаемо, – сказала она.

Приподнялась и села, свесив ноги.

– Вы на меня будете залазить или нет? – спросила она. – Для того я и пришла. Сами ж знаете. Я красивым разговорам не обучена, но и не такая дурочка, чтобы сносить ваши насмешки.

– Ладно, ступай! – сказал Жакмор. – Ну и характер. Придешь завтра.

Она встала и пошла к двери, чуть не задев Жакмора грудью. Естество психиатра шевельнулось.

– Ладно, – сказал он. – Подожди. Я сейчас.

Она быстро вернулась на прежнее место и тяжело задышала в ожидании. При приближении Жакмора она повернулась к нему задом и наклонилась вперед. В этой позе он ее и поимел. Совсем как утром, за изгородью.

ХХ

Ангель лежал около Клементины. В новой трехместной кровати беспокойно сопели спящие младенцы. Снов они еще не видели. Клементина не спала. Он это чувствовал. Вот уже целый час, как они лежали в кромешной тьме и не смыкали глаз.

Он подвинулся, стараясь устроиться поудобнее. Его нога коснулась ноги Клементины. Она вздрогнула и судорожно схватилась за выключатель. Щурясь на яркий свет, Ангель приподнялся и посмотрел на жену:

– Что такое? Тебе нехорошо?

Она села и покачала головой.

– Я больше не могу, – сказала она.

– Что ты больше не можешь?

– Я больше не могу терпеть твое присутствие. Я больше не могу спать рядом с тобой. Я никогда больше не смогу заснуть, зная, что ты в любую секунду можешь дотронуться до меня. Коснуться меня. Уже при одной мысли о твоей волосатой ноге я схожу с ума. Мне хочется кричать.

Ее голос дрожал от напряжения, готовый вот-вот сорваться на крик.

– Спи в другой комнате, – сказала она. – Сжалься надо мной. Оставь меня.

– Ты меня больше не любишь? – соригинальничал Ангель.

Она взглянула на него.

– Я больше не могу прикасаться к тебе, – сказала она, – но если бы только это… Может быть, и смогла бы. Но я даже не могу себе представить, что ты дотрагиваешься до меня хотя бы на долю секунды. Какой ужас!

– Ты с ума сошла, – сказал Ангель.

– Нет, не сошла. Любой физический контакт с тобой мне омерзителен. Я к тебе очень хорошо отношусь… То есть… я бы хотела, чтобы ты был счастлив… только не такой ценой… только не это… Это слишком дорогая плата.

– Но ведь я ничего от тебя не хотел, – возразил Ангель. – Я просто повернулся и нечаянно тебя задел. Ты сама себя доводишь до такого состояния…

– Ни до какого… – перебила она. – Отныне это мое естественное состояние. Спи у себя в комнате… Прошу тебя, Ангель. Пожалей меня.

– Ты не в себе, – прошептал он, качая головой.

Он положил руку ей на плечо. Она задрожала, но сдержалась. Он нежно поцеловал ее в висок и стал собираться.

– Я пошел к себе, – сказал он. – Не волнуйся, моя дорогая…

– Послушай, – не успокаивалась она, – я… я не хочу… не знаю, как тебе это объяснить… я больше не хочу… и не думаю, что захочу когда-нибудь снова… Попробуй найти себе другую женщину. Я не буду ревновать.

– Ты меня больше не любишь, – грустно промолвил Ангель.

– Как раньше – нет, – сказала она.

Он вышел. Она по-прежнему сидела в кровати и не сводила глаз с вмятины на подушке Ангеля. Во сне голова мужа всегда съезжала на край.

Один из детей заворочался. Она прислушалась. Ребенок успокоился. Она выключила свет. Теперь ей принадлежала вся кровать, и ни один мужчина больше никогда к ней не прикоснется.

XXI

Потушил свет в своей комнате и Жакмор. Затихали далекие поскрипывания пружинного матраса начиненной на ночь служанки. Несколько секунд психиатр неподвижно лежал на спине. События последних дней проносились в головокружительном танце, сердце бешено билось в такт. Но постепенно он расслабился и заскользил в бессознательность, смыкая утомленные веки на сетчатке, исполосованной колючим чертополохом диковинных видений.

Часть вторая

I

7 мая, вторник

Далеко за садом, аж за разорванным мысом, чью бороду денно и нощно расчесывает море, над обрывом возвышался шлифуемый ветрами каменный исполин – ядреный мрачный гриб неправильной формы, с