— И вот граф Фульк обвенчался с красавицей Мелюзиной, и та родила ему четверых детей. Они были исключительно счастливы, если не считать одного пустяка.

— Такой пустяк всегда найдется, — сказала я и почувствовала, как зарделась под его изучающим взглядом.

— Найдется, конечно. Мелюзина, как и положено, стояла рядом с супругом в церкви, но решительно поворачивалась и уходила, когда являлось Тело Христово, и ни за что не хотела причащаться. И стояла на своем, как ни увещевал ее граф, как он ни гневался — даже кнутом, бывало, охаживал ее по бокам.

— Кнутом? Я бы ни одному мужчине не советовала даже пробовать это на мне, как бы он на меня ни сердился.

— Да я и не посмею, — ответил Анри с озорной усмешкой. — К тому же, — он пожал плечами, всегда предпочитая практический подход к делу, — это ведь ничего и не дало. Мелюзина отказывалась подчиниться. У Фулька стали усиливаться подозрения. В конце концов, он решил перехитрить ее и велел четырем своим рыцарям наступить ей на плащ, чтобы она не могла уйти из церкви. — Анри отпустил меня и воздел руки, подражая действиям священника. — Когда священник поднял гостии, Мелюзина повернулась уходить, а восемь кованых сапог пригвоздили к месту подол ее плаща. И что же сделала эта находчивая дама?

— Понятия не имею.

— Она выпуталась из плаща, оставив его валяться бесформенной грудой на полу, схватила за руки двух своих детей и с визгом вылетела из церкви через окно.

— И больше ее не видели, — улыбнулась я.

— Совершенно верно! А вы уже слышали эту легенду раньше? — Я покачала головой, и он усмехнулся. — Получается, она была дочерью самого дьявола, что доказывает этот ее полет. — Он хитро поглядел на меня. — Вы мне не верите, а?

— Я слышала и более поразительные истории. А вы сами-то верите? В то, что являетесь потомком дьявола?

— Почему бы и не верить? Мы все в роду рыжеволосые, горячие нравом — когда распалимся, прямо гобелены на стенах обугливаются. И я не собираюсь просить за это прощения. Так оно есть, вот и все. Вы же видели, каков Жоффруа. Разве нормальные люди такое могут выкинуть?

Речь идет о католическом варианте обряда евхаристии, или причастия.

— Разумеется, нет.

— Вы должны принять это как предостережение, Элеонора, когда станете моей женой. В нашем роду дьявол точно наследил. И, став моей женой, вы еще не раз об этом пожалеете.

Ах! Как быстро мы дошли до самой сути дела после экскурса в генеалогию Анжуйского дома. Возможно, и сам этот экскурс имел конкретную цель — предостеречь меня. Анри, как я уже успела заметить, не любил терять времени даром.

Я ответила ему не сразу.

— Что вас тревожит? — Анри вдруг сердито нахмурился. — Я не вижу никаких поводов для тревог.

— Я должна выйти за вас замуж, — проговорила я, будто мне нужно было услышать эти слова, чтобы ясно осознать, наконец: этот беспокойный человек станет моим мужем.

— Вне всякого сомнения. Мы еще в Париже пришли к соглашению. — Он говорил с железной серьезностью. — Мы скрепили договор рукопожатием. Как только вы освободитесь от Людовика, отдадите себя под мою защиту. А это, на мой взгляд, и означает брак. Мне казалось, я выразился совершенно недвусмысленно. Вы мне будете не наложницей, а законно венчанной женой.

Да, подумала я, так оно и будет.

— Я ведь принес клятву и не нарушу ее, Элеонора.

Да, клятву он не нарушит. Мы были рождены друг для друга. И все же… мне бы хотелось знать, что он желает меня саму не меньше, чем мои владения. Конечно, оставался открытым вопрос: скажет ли он мне об этом хоть когда-нибудь? Даже если я прямо попрошу его об этом.

— Я не был уверен, что вы пойдете на это охотно. И подумал, чем вас, возможно, удастся склонить на мою сторону, — вдруг сказал Анри.

Он порылся в кожаном кошеле, привязанном к поясу, и выудил оттуда золотое ожерелье, унизанное опалами. Придерживая его одним пальцем так, чтобы свет играл и переливался на необычных камнях, Анри с любопытством смотрел на меня.

— Какая женщина откажется от таких самоцветов?

— С шеи великолепной Мелюзины, как я понимаю?

— Умница! Откуда же еще? Когда Мелюзина улетала, она бросила плащ и драгоценности на полу церкви.

— И вы везли такую бесценную фамильную реликвию через всю Нормандию и Анжу, собираясь вступить в бой и отбить меня у похитителя?

— А реликвии не грозила никакая опасность. Я же не собирался терпеть поражение, правда?

Как уже бывало прежде, У меня дух захватило от его самоуверенности. Как и от его прикосновения: он завладел моей рукой и потер ладонь большим пальцем, словно пытался успокоить меня таким необычным жестом. Сердце у меня екнуло. Ну что же оно никак не успокоится?

— А плащ у вас тоже хранится до сих пор? — спросила я небрежно, довольная тем, что и сама умею при случае хитрить.

— К сожалению, нет. Моль одержала верх. — Он просиял обворожительной улыбкой. — Зато эту побрякушку берегли как следует, хотя носить ее решалась далеко не каждая женщина Анжуйского дома. Не каждой эта вещь приходилась по вкусу.

Да уж, это я хорошо представляла. То было настоящее широкое ожерелье в византийском стиле, я видела такие в Константинополе: тяжелые от переплетающихся толстых золотых нитей и подвешенных золотых пластин. Опалы были глубоко посажены в оправу и окружены жемчужинами. Чтобы это ожерелье смотрелось во всей красе, женщина должна быть достаточно представительной. И достаточно смелой, чтобы носить опалы. Ведь многие считали этот камень несущим дурные предзнаменования; чаще всего опалов побаивались и избегали. На моих губах заиграла невольная улыбка: я не побоюсь надеть ожерелье с опалами.

Анри зашел мне за спину, надел ожерелье на шею и защелкнул замочек. Пальцы его при этом поглаживали мою кожу. Поначалу золото казалось холодным и безжизненным, но потом оно согрелось и уютно устроилось между плечами, ключицами и грудью. Я безуспешно пыталась скосить глаза, чтобы рассмотреть ожерелье.

— Что скажете, госпожа? На мой взгляд, оно прямо для вас сделано.

Он так и стоял за моей спиной; руки его накрыли мои плечи, а губы коснулись затылка над застежкой. Я не ошиблась: он был одного со мной роста — быть может, чуточку выше.

— Так это ожерелье вас убедило?

— Возможно, убедит.

Я сохраняла шутливо-небрежный тон, но щеки у меня запылали совсем жарко.

Манили меня, впрочем, не опалы и не золото, и даже не интригующая легенда. Манило его прикосновение. И блеск его глаз, ярких, как самоцветы. Я чувствовала каждую клеточку тела, к которой прикасались его пальцы, ощущала сквозь ткань платья жар его больших умелых рук. В жилах моих струилась уже не кровь, а огонь.

— И когда мы обвенчаемся? — поинтересовалась я.

— Когда у меня будет время для этого.