Подъезжая к Товаркову, на окраине села великокняжеский посол встретил двух пьяненьких мужичков. Оба пели, но каждый своё. Один пел про то, как он припадёт ко матушке сырой земле и как простонет сыра земля голосом родной мамоньки, родной мамоньки-покойницы. Мужичок, видать, хорошо помянул вчера родителей. Его товарищ, напротив того, как видно, не догулял на свадьбе, которую играли в Товаркове ещё в тот день, когда Иван Фёдорович ехал из Якшунова после первого посольства. Он весело распевал про невестушку Марьюшку, которая без белил белёшенька, без румян румянешенька, и — самое главное — ехати до неё недалешенько.

Обедая в Товаркове, Иван Фёдорович расспросил, каков на Угре лёд. Его уверили, что уже крепок, можно на коне проехать. Но отправившись дальше, Пушкин всё же слез с коня и на другой берег прошёл пешком — бережёного Бог бережёт. Приехав в Якшуново, он был тотчас представлен Ахмату, у ног которого сидела уже знакомая Ивану Фёдоровичу по первому посольству юная жена ордынского царя, Чилик-бека. Иван Фёдорович вдруг угадал, что хан ждёт новых изъявлений покорности и хочет, чтобы их слышала его новая любимица.

Низко поклонившись Ахмату, Товарков-Пушкин на сей раз без особой угодливости в голосе заученно произнёс положенное приветствие.

— Он едет? — спросил Ахмат.

— Великий князь Иван Васильевич просил передать, что бьёт челом, но не может сам приехать, ибо отвлечён решением множества неотложных государственных дел.

— Разве война со мной не есть для него наиважнейшее из всех государственных дел? — удивился Ахмат, с досадой поглядывая на Чилик-беку.

Иван Фёдорович лукаво улыбнулся и ответил:

— Великий князь просил передать сиятельному царю и государю ордынскому свою покорность и любовь. Великая радость осенила его, когда он узнал о том, что царь Ахмат готов простить его и примириться после стольких недоразумений и стычек, происшедших на угорских переправах. Он счастлив, что Бог вразумил благочестивого царя Ахмата вспомнить о многолетней дружбе и что теперь вопрос о войне и мире решён в пользу мира.

— Постой! — перебил посла Ахмат. — Ты передал ему мои условия?

— Передал.

— Как же он, не явившись ко мне с поклоном и не привезя задержанного за восемь лет выхода, считает вопрос о войне и мире решённым? — Лицо Ахмата казалось растерянным, хотя он явно прилагал все усилия, чтобы выглядеть грозным, разгневанным повелителем Вселенной.

Тут Пушкин, пустив в ход всё своё непревзойдённое умение плести словеса, кинулся во все тяжкие. Он говорил и говорил без умолку, воспевая благородство и великодушие Ахмата наравне с добросердечием и благопристойностью государя Ивана, придумывая тысячи причин, которые удерживают великого князя в Кременце, попутно рассказывая какие-то смешные и поучительные небылицы из жизни великих государей минувших времён. Иван Фёдорович в совершенстве владел татарским языком, но иногда он нарочно начинал говорить такое, что Ахмату ничего не оставалось, как решить, что посол хочет сказать нечто важное, но у него не хватает словесного запаса. В конце концов полностью сбитый с толку Ахмат, бледный и сердитый, заставил Товаркова-Пушкина замолчать и промолвил с лёгкой дрожью в голосе:

— Я всё понял! Ты — хитрая лиса, посланная хитрым лисом. Судя по всему, у князя Ивана нет денег, чтобы выплатить всю дань целиком, и он хочет либо одурачить меня, либо разжалобить, либо купить лестью. Пусть не старается. Я и так всё понял. И моему великодушию нет границ. Передай князю Ивану, что я разрешаю ему выплатить пока лишь третью часть задолженной дани, а всё остальное он может возвратить мне вместе с выходом будущего года. Мало того, ты убедил меня в том, что князь Иван не в состоянии сам явиться ко мне в ставку на поклон. Я не буду настаивать и дам ещё одну отсрочку. На три дня. Но через три дня сюда, в Якшуново, должен явиться и принести мне свою присягу его сын, Иван Иванович. В противном случае война продолжится.

— Иван Иванович Младой нездоров, — сказал Пушкин.

— Тогда брат, Андрей Младший.

— Этот упал с лошади во время боя под Опаковом и лежит теперь в Кременце при смерти.

— Ты издеваешься надо мной, посол Товарков?! — грозно топнул ногой Ахмат. — Я прикажу моим воинам взять твоё село и сжечь его.

— Помилуй, царь боголюбивый! — воскликнул Иван Фёдорович. — Пощади, не издеваюсь я! Приехали двое других братьев Ивана Васильевича, Андрей и Борис, с огромными войсками своими, желая поддержать своего старшего брата. Я передам государю твои пожелания, и он пришлёт в Якшуново одного из них.

— Пусть они оба в таком случае заявятся — и Андрей, и Борис, да пусть другой посол прибудет с ними — Никифор Басенков, с ним мне проще разговор вести, — хмуро смягчая гнев свой, согласился Ахмат.

На сей раз он не усадил посла за свой достархан, а велел накормить его отдельно. Иван же Фёдорович от угощения вовсе отказался и вскоре уже ехал из Якшунова чрез Ярлыково в сторону своего Товаркова. Он был весьма доволен собой и тем, как развиваются переговоры с Ахматом. Ясно было, что, не дождавшись Ивана Васильевича с поклоном, хан не только не возгорелся решимостью отомстить и наказать непокорного Московского князя, но, напротив того, потерял всякую решимость, ибо если Иван Васильевич дерзает не приезжать и не везти дань, значит, он уверен в своих силах и в том, что Ахмат поймёт и не осмелится идти на решающее столкновение. А тут ещё прибытие братьев с подмогой. Братья хитрые — они бы не явились в Кременец со своими войсками, если бы не были уверены, что Литва не собирается помогать Ахмату. Из этого ордынцы обязаны были сделать вывод: Литва и впрямь ведёт себя предательски.

Всё это входило в общий замысел государя Ивана, но от Ахмата можно было ждать чего угодно, а Иван Фёдорович после личной встречи с супостатом мог уверенно доложить: Ахмат боится. Твёрдой решимости вести войска за Угру, несмотря на то, что она встала, у него нет.

В Товаркове Ивана Фёдоровича ждала жарко натопленная мыленка и обильный ужин. Кроме того, туда явился хороший гость — воевода князь Даниил Васильевич Патрикеев-Щеня. По приказу, поступившему из кременецкой ставки, он уводил с Угры первые войска. Стояние на Угре заканчивалось, и в течение нескольких дней все рати, сосредоточенные на левобережье замерзшей реки, должны были уйти на север, а там выстроиться по берегам реки Лужи слева и справа от Кременца.

Мороз крепчал, из холодной стыти превращаясь в настоящую зимнюю зябу. Следом за Угрой, как поведал князь Щеня, лёд сковал и Оку. Оттуда, с Оки и от устья Угры, последними должны были уйти войска касимовских татар и княжича Ивана Младого.

Весь вечер Иван Фёдорович и Данила Васильевич парились. Мыльня в Товаркове была всем мыльням мыльня, с большой каменкой, для которой с берега Угры были собраны отборные булыжники, причём Щеня всё пытался уверить Пушкина, будто где-то у кого-то он парился в мыльне с каменкой, составленной из чугунных ядер, и это не в пример лучше булыжника. Иван Фёдорович чуть не обиделся на боярина, да и обиделся бы, если б не добрый, располагающий к мягкодушию медок. И когда говорили о том, что вдруг да исполнит Ахмат свои угрозы, вдруг да явится жечь Товарково, сия опасность не выглядела устрашающей, её как бы и не существовало.