— Спаси тебя Аллах, эмир! Ну а ежели сегодня не выйдет разговор с великим ханом?

— Тогда, делать нечего, пойдешь к Чимтаю сам, коли боишься ожидать до завтра. Я тебя научу, как и что ему говорить.

Для Василия потянулись мучительно медленные минуты. Полтора часа, прошедшие до начала скачек, показались ему бесконечными. Но зато потом счастье ему улыбнулось: Мубарек-ходжа, Чимтай и несколько других пожилых гостей не поехали в степь, наблюдать за скачками, а остались сидеть под деревом, о чем-то беседуя и потягивая кумыс.

Через несколько минут Мубарек поднялся и зачем-то вошел в шатер. Эмир Суфи-ходжа, не спускавший с него глаз, сейчас же проскользнул туда, вслед за ним. Сердце Василия застучало в груди, как молот. Но довольно скоро Суфи вновь появился на пороге шатра.

— Князь Карачей! — громко крикнул он. — Великий хан Мубарек-ходжа, да продлит Аллах его драгоценные дни, желает говорить с тобой!

Все сидевшие под деревом тревожно переглянулись, полагая, что русский князь чем-либо разгневал великого хана. Василий вскочил и почти бегом кинулся к ханскому шатру.

— Суфи-ходжа мне доложил, что у тебя есть ко мне важное и спешное дело, — сказал Мубарек, когда Василий вошел и низко склонился перед ним. — Если оно коротко и вправду важно, я готов тебя выслушать сейчас, а если нет, приходи ко мне завтра.

— Прости, великий и милостивый хан, что я осмелился посягнуть на священные минуты твоего отдыха, — ответил Василий. — Дело у меня личное, но для меня оно важнее жизни. И не с ханом и повелителем я сейчас хочу говорить, а с отцом, который только один и может мне помочь.

Эти слова понравились Мубареку. Почти ласково взглянув на Василия, он сказал:

— Говори, князь. До сих пор ты ничего у меня не просил и, если я в силах исполнить эту первую твою просьбу, можешь считать, что она исполнена.

Поблагодарив хана и стараясь быть кратким, Василий изложил ему сущность своего дела. Мубарек слушал внимательно, лицо его не изменяло своего благосклонного выражения.

— Она тебя тоже любит? — спросил он, когда Василий кончил.

— Любит, великий хан. Даже соглашалась бежать со мною, если хан Чимтай ее мне добром не отдаст.

— Ну, в этом надобности у вас не будет. А ты, женясь на ней, примешь ислам?

— Как могу я сделать это, великий и мудрый хан? Ты бы первый не уважал человека, который ради женщины отрекся от веры отцов. Да есть и другое: народ мой не примет меня обратно князем, коли я от нашей веры отступлюсь.

— Это правда, — немного подумав, сказал Мубарек-ходжа. — Но ты согласен, чтобы вас соединил мулла?

— Вестимо, согласен! Бог у нас один, а что до прочего, — я вашу веру уважаю, как и татары нашу уважают. То уж после, коли вернемся мы на Русь, жене моей надобно будет принять православие и в другой раз обвенчаться со мною у нашего попа.

— Чтобы покрепче было? — улыбнулся Мубарек. — Ну, ты выйди и обожди у моего шатра, я тебя скоро опять позову. А ко мне покличь Суфи-ходжу.

Эмир Суфи недолго оставался в ханском шатре. Выйдя оттуда, он подошел к дереву, возле которого разомлевший Чимтай лениво тянул кумыс, и с низким поклоном сказал:

— Сиятельный хан Чимтай! Наш повелитель, великий хан Мубарек-ходжа, да прославится его имя по всей земле, просит тебя зайти к нему в шатер.

Встревоженный столь торжественной формой этого приглашения, Чимтай поставил свой недопитый кубок, оправил халат и поспешно засеменил к шатру Мубарека.

Прошло минут пятнадцать. Василий сидел как на раскаленных угольях: ведь там решалась его судьба. Наконец появился эмир Суфи и позвал его в шатер. Едва он взглянул на ханов, у него сразу отлегло от сердца: Мубарек поглаживал бороду, что у него служило признаком хорошего настроения, бабье лицо Чимтая благодушно улыбалось.

— Ну, князь, — сказал Мубарек, — можешь радоваться: почтенный хан Чимтай, мой славный племянник, рад породниться с тобой.

Василий, не находя слов от охватившего его радостного волнения, молча поклонился своему будущему тестю почти до земли.

— Было у меня три сына, — сказал Чимтай, — пусть теперь будет четыре! Отдать дочку и получить сына — это неплохая сделка! — захохотал он и похлопал Василия по плечу.

— Так вот, — продолжал Мубарек, — завтра же вас мулла и обвенчает. Я хотел дать за тебя калым, но хан Чимтай отказывается. Он говорит, что калым ему отдашь после, когда получишь назад свое княжество.

— А если не получишь, внуками мне калым отдашь! — снова хохотнул Чимтай, успевший уже изрядно нагрузиться кумысом.

Василий, к которому возвратился дар речи и ясность мыслей, хотел было что-то сказать, но хан Мубарек остановил его движением руки.

— Погоди, я еще не кончил, — сказал он. — Теперь ты наш родственник, и, пока живешь с нами, тебе подобает иметь свой улус. Я даю тебе все пастбища и леса, которые лежат по реке Исети и ее притокам[145]. Это хорошие места. Они находятся ближе всего к русским землям и в то же время далеко от Золотой Орды. Там тебя никто не будет беспокоить, если даже Узбек удержится в Сарае и проживет долго.

— А я дам три тысячи коней и три тысячи овец, — икнув, добавил Чимтай.

— Да пошлет тебе Аллах сто лет счастливой жизни за доброту твою и милость, великий хан, — промолвил растроганный Василий. — И тебе тоже, отец мой, почтенный хан Чимтай! Только зачем мне все это? Ведь я все равно к себе на родину вернусь и чаю, что это будет невдолге.

— Только один Аллах знает будущее. Если вернешься, этот улус перейдет к хану Чимтаю как твой калым, — сказал Мубарек. — А пока ты здесь, ты должен жить, как подобает князю и нашему родственнику.

— Как моему сыну, — добавил Чимтай.

— А где Фейзула? — спросил хан Мубарек. — Я что-то не видел ее сегодня среди других женщин.

— Она была немножко больна и осталась в своем шатре, — сказал Чимтай. — Теперь я понимаю, какая это болезнь!

— Сейчас выздоровеет, — усмехнулся Мубарек. — Пошли за ней кого-нибудь, пусть немедля придет сюда. А мы снова пойдем к гостям.

Оба хана и Василий вышли из шатра и уселись на ковре, под деревом. Все их переговоры заняли не более получаса, и скачки только что закончились. Всадники на разгоряченных конях, группами и поодиночке, возвращались с поля и, спешиваясь у дерева, занимали свои места.

— Кто же победитель? — поинтересовался Мубарек-ходжа.

— Хисар-мурза! — ответило сразу несколько голосов.

Мубарек с едва приметной усмешкой покосился на самодовольное лицо чагатайского хана. То, что он при этом подумал, вполне точно выразил эмир Суфи, шепнувший сидевшему рядом с ним Василию:

— Этот победитель не знает, как его самого здесь тем временем обскакали!