Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Удивительное дело — такой же цветовой рок преследовал и отца писателя, Романа Петровича Беляева. После его смерти вакантное место священника Одигитриевской церкви в Смоленске занял Алексей Чернавский…
Война закончилась. Победители возвращались домой. И то, что четверть страны лежала в руинах, а три оставшихся четверти были разорены вконец, лишь подстегивало желание вернуть прошлую мирную жизнь. Со всеми ее приметами. В 1946 году Ленинградское отделение издательства «Детгиз» выпустило роман «Человек-амфибия».
Отличная книга! Одна только странность: на титульном листе напечатано: «Издание 3-е»…
Если считать все издания «Человека-амфибии» — с 1928 года, то книжка эта должна именоваться «изданием 5-м».
Если же перечислять лишь тех «амфибий», что выпустил Детгиз, то издание 1938 года должно считаться первым, а издание 1946-го только вторым…
Что это — опечатка? Думаю, что считать до трех редакторы Детгиза умели. А значит, — было еще одно издание, оставшееся никому не известным. Не дошедшее ни до Книжной палаты в Москве, ни даже до ленинградской Публички… Могло такое случиться? Вполне.
Книга считается вышедшей, как только типография напечатала, сброшюровала и снабдила обложкой хотя бы один книжный экземпляр. Он называется «сигнальным», и с этого момента книга существует как юридический факт. И, судя по всему, один или несколько экземпляров «Человека-амфибии» типография изготовила. Когда это произошло? Ни Беляев, ни его семья о таком издании не знали. Значит, можно полагать, что произошло это, когда Царское Село уже было отрезано от Ленинграда — после 17 сентября 1941 года. Основной тираж, видимо, так и не был напечатан. Но издательству для нумерации изданий хватило и сигнального экземпляра. Быть может, и он не уцелел физически, а остался лишь в памяти работников издательства. Ну что ж, если так, книжка эта — «Человек-амфибия» 1941 года — становится еще более заманчивым объектом библиофильских вожделений…
И еще одна деталь: в первом и «3-м» изданиях автор иллюстраций один и тот же — художник Александр Эдуардович Блэк. И подписи к рисункам те же самые, и в текст иллюстрации вставлены на тех же самых местах… Вот только сами рисунки другие. В чем причина? Наверняка в том, что погибли не только отпечатанные экземпляры второго издания книги, но и типографские клише. И в 1946 году издательство поручило Александру Блэку изготовить новые иллюстрации. Александр Эдуардович выжил в блокаду, но пережитое не прошло бесследно — новые иллюстрации лишь бледное подобие довоенных.
А больше ни одной беляевской книги не вышло. Ни в Детгизе, ни в Ленинграде, ни в одном другом городе Советского Союза…
Почему? Писатель перестал быть интересным?
Да нет! В том же 1946 году Детгиз готовил к печати однотомник Александра Беляева, включавший роман «Человек, потерявший лицо» и две повести — «Воздушный корабль» и «Лаборатория Дубльвэ». А на 1947-й был запланирован и выход двухтомника. Его составил и снабдил предисловием Борис Ляпунов.
Борис Валерианович Ляпунов был, наверное, самым стойким поклонником Беляева. Еще в 1944 году он опубликовал статью о космических проектах Циолковского, которую снабдил специальной врезкой «Ракетоплавание в научной фантастике» с аннотациями произведений на космическую тему. Из пяти упомянутых книг одна принадлежала перу Циолковского («Вне Земли»), а три — Александру Беляеву («Прыжок в ничто», «Звезда Кэц» и «Воздушный корабль»)…[396]
Значит, даже издательство проявляло интерес… О читателях и говорить нечего!
Но ни тогда, ни в последующие десять лет ни одной книги Беляева так и не вышло… А все, что было подготовлено, отправилось в архив[397].
Что ж это за немилость такая? Чем и как сумел провиниться писатель после смерти?
Лишь в 1984 году массовый читатель узнал, что в годы войны семья писателя покинула пределы СССР… Об этом рассказала в своих воспоминаниях дочь Беляева, Светлана[398]. О том, что случилось дальше, нетрудно было догадаться — все знали о безжалостном отношении власти к тем, кто не по своей воле оказался на территории рейха, — будь то угнанные в Германию на работы, или даже узники концлагерей. Ведь одно лишь пребывание на оккупированной территории ложилось несмываемым клеймом на всю последующую жизнь… А сколько людей попало под оккупацию только потому, что не в силах было угнаться за стремительно отступавшей Красной армией!
Много лет спустя Светлана Беляева, наконец, рассказала о том, что пришлось пережить ей и матери после войны: фильтрационный лагерь, выматывающие душу проверки и, наконец, решение комиссии: ссылка в Барнаул. Пожизненно!
В 1999 году, уже после конца советской власти, Светлана Беляева вспоминала, как ее с матерью и бабушкой угоняли в Германию:
«С приходом немцев в городе была основана Городская управа, где все жители должны были пройти регистрацию. Моя бабушка была шведка, и нас занесли в списки лиц нерусской национальности. После этого нам объявили, что мы будем эвакуированы из Пушкина. Придя домой с этим известием, мама категорически заявила, что никуда не поедет. Она решила лучше умереть, чем покинуть родину. В случае отказа нас ждал расстрел! И тогда бабушка, собрав все свое мужество, сказала ей:
— Ты могла бы так поступить, если бы была одна, но у тебя есть дочь, и ради нее ты должна жить!
День отъезда был назначен на 6 февраля [1942 года]»[399].
Но через два года, в интервью корреспонденту «Новой газеты» Сергею Милову, Светлана Александровна все-таки проговорилась…
«— А как вас увезли в Германию?
— Нас с мамой записали как „фольксдойч“. Дело в том, что моя бабушка была шведкой, у нее даже имя было двойное — Эльвира Иоанетта. Когда перед самой войной меняли паспорта, возмутились, что двойное имя — нельзя, оставили одно и записали ее почему-то немкой. Маму эта же паспортистка, видимо, за компанию, записала немкой, несмотря на то, что и имя, и отчество, и фамилия были русскими. Мы с мамой тогда очень смеялись, но менять что-то было очень сложно, и мы решили, что наплевать. Когда пришли немцы, они сразу зарегистрировали всех, кто не русской национальности, а раз в паспорте было „немка“, то уж с ними спорить было просто опасно. Потом в комендатуре сказали, что все „фольксдойчи“ должны уехать в Германию, а кто откажется, грозили расстрелять. Так нас и угнали»[400].