— Я не врал, — отозвался Станко медленно. — Я…

По небу с оголтелым карканьем пронеслась пара ворон.

— Я… — Станко не знал, что говорить, — я…

Он вспомнил перепуганное, с разбитым носом, с выпученными глазами лицо рыжего сынишки бондаря — своего главного обидчика. Рыжий лежал в пыли, дружки его сверкали пятками в самом конце улицы, а Станко — рваная рубашка, кулаки в ссадинах — орал прямо в эти белые от страха глаза:

— Есть у меня отец, понял?! Есть у меня отец! Он князь, понял, ты?! Он князь, я его сын, а ты — холоп вонючий, понял?!

Он вспомнил бледное, гордое до надменности лицо матери: «В тебе благородная кровь».

Зачем ей было гордиться князем — ведь он был ее позором?

Илияш смотрел насмешливо — и вместе с тем почему-то печально.

— Пошли, — сказал наконец, поднимаясь. — Нам еще идти и идти… до темноты.

Вскоре нашелся и желанный овражек — «прямой, как стрелочка». Станко он не очень-то понравился: идти удобно, а вот свернуть с дороги — поди попробуй…

— Не трусь, — говорил Илияш негромко, будто сам с собой, — главное добраться до князя… А там сам увидишь, как обернется…

Станко тянулся следом и печально кивал.

Края овражка становились все круче и совсем уж задрались к небу, когда Илияш вдруг замедлил ход и стал. Станко остановился рядом.

Угнездившись корнями на левом склоне оврага, протянув толстую ветку поперек тропы, перед путниками стоял изрядных размеров дуб. Пышная крона говорила о мощи и здоровье старого дерева; на толстой горизонтальной ветке рядком висели шесть повешенных за шею трупов.

— Вот бедняги, — прошептал Станко.

Все шесть повешенных были с ног до головы облиты смолой; кое-где из черной заскорузлой массы виднелись белые оконечности костей. Одежда почти не сохранилась — но на ногах у каждого крепко держались кованые, просмоленные сапоги. В опущенной правой руке каждый мертвой хваткой сжимал боевой меч.

— Впервые… вижу, — Илияш сглотнул, — чтобы вешали с мечом в руке… Не знаю о таком поверье…

— Может быть, они сами… повесились? — нетвердым голосом предположил Станко. — Может, это был последний отряд… Горстка храбрецов… Они покончили с собой, но меча из рук…

— Что это за воины, которые вешаются? — презрительно оборвал его Илияш. — Позорная смерть… Для воров, бродяг… А эти — с мечами…

Оба стояли, переминаясь с ноги на ногу.

— А смола… зачем? — Станко старался не смотреть на черные остатки лиц.

— Смола — понятно, — бросил проводник, — смолой обливают трупы казненных… Чтобы дольше висели, чтоб другим было неповадно…

— Так их казнили?

— Вот что, — Илияш хмуро окинул повешенных взглядом. — Кто они и кто их убил… Не наше дело. Мы должны идти вперед.

— Как? — упавшим голосом спросил Станко. — Под ними?

Илияш скрипнул зубами:

— Другого пути нет.

И Станко двинулся вслед за проводником, глядя в землю: идти было гадко и страшно.

А в овраге тем временем поднялся ветерок, и тела повешенных грузно закачались. Один медленно, тяжело повернулся вокруг своей оси; мечи двух других, соприкоснувшись, тускло звякнули.

— Наваждение, — бормотал успокоительно Илияш, — тут полно страшных наваждений… Кровь стынет, а безопа…

Они оказались под самой веткой; длинно, тягуче заскрипело дерево, скрип морозом продрал по спине Станко, он охнул и наступил на пятку Илияшу…

В этот момент повешенные ожили.

Веревки, захлестнутые вокруг осмоленных шей, мгновенно и неимоверным образом удлинились. Кованые сапоги коснулись земли, и земля застонала. Трое оказались прямо перед путниками, еще трое — сзади.

По-прежнему привязанные к ветке, как псы на длинных поводках, черные, оскаленные, трупы одновременно вскинули мечи.

— Спина к спине! — взревел Илияш, и этот крик вернул мужество ослабевшему, оцепеневшему Станко. Трясущейся мокрой рукой он выдернул меч из ножен.

Добрые духи! Думал ли кузнец, думал ли искусный оружейник, думал ли старый наемник Чаба, что этот светлый, для благородного дела кованный меч встретится с…

Спина Станко плотно прижалась к спине Илияша. Тому придется совсем туго — у него только палка и длинный кинжал…

Висельники, став кругом, одновременно сделали шаг вперед. Я умру, подумал Станко. Меч готов был вывалиться из его руки; добрые духи, им достаточно глянуть в лицо — и умереть…

Но в это время обрушились шесть мечей, и тело Станко, закаленное, вышколенное с детства тело выручило бедную, ошалевшую от ужаса голову.

Рука сама, не дожидаясь приказа, выбросила оружие навстречу оружию врагов; кисть, неутомимая, гибкая кисть пошла вращаться, как мельничное колесо, успевая отбивать и удары, направленные против Илияша. Глаза, приученные видеть и прямым, и боковым зрением, не давали противнику напасть врасплох. И когда зазвенела сталь, когда Станко понял, что сражается — тогда только схлынул немного панический ужас и проснулись в душе остатки хладнокровия.

Он чувствовал спину Илияша. Он чувствовал каждую напряженную мышцу проводника, тот с кинжалом, с кинжалом и палкой против трех мечей, его надо прикрыть… Висельники дрались молча, а Илияш хрипло выкрикивал непонятные, но яростные боевые кличи… Но и он держится, молодец, проводник, прикрой мне спину… Чего их бояться, это же гниль, это же трупы, это же падаль… Раз не умерли — помоги им, Станко, умереть дважды!

Удар — отражение. Удар…

Один из висельников не устоял против блестящего потайного приема старого Чабы. Сверкающий меч Станко на треть вошел ему в живот.

Станко тут же выдернул оружие и отразил нападение двух других, светлое лезвие потемнело, тьфу ты, гадость… Ну, падай, ты, неудачник!

Неудачник не упал. Замешкавшись на секунду, он снова вступил в бой, хоть в животе его явственно виднелась дыра.

Станко сузил глаза: ах, так…

Он еще не устал. Он никогда не устанет. Эта гниль еще узнает, как…

И его меч обрушился на голову другого, развалив ее до самой шеи, так что в стороны полетели комья плоти и куски смолы!

Он едва успел выдернуть оружие — ему чуть не отрубили руку. А тот, с разваленной головой, продолжал биться, как ни в чем не бывало!

Сзади хрипло выругался Илияш. Станко закричал; это был истошный крик отчаяния. Мертвецы оказались неуязвимыми; жутко ощерившись, они двигались четко и слаженно; просмоленные веревки на шеях придавали им сходство с марионетками.

— Да пропади же! Пропади! — орал Станко, метя в пустые глазницы, когда два меча одновременно захватили его оружие, рукоятка вырвалась из руки, чуть не вывихнув кисть, и светлый меч взлетел высоко в послеполуденное небо.