Зорень весело засмеялся, Пивень сдержанным баском вторил ему. Ощерил рот в зверской улыбке Войтик.

– Как ты козар в свое войско заманил, Слав? – спросил, кивая в сторону окна, Зорень.

– А что им еще остается? Вежи разорены. Скот угнан. Кормиться как-то надо? А здесь я, можно сказать, отец родной, с жалованьем. Будут стеречь торговые пути. Две тысячи направил Третьяку. Еще две тысячи Груздень готовит к походу на фъердингов. И нашим новым приятелям конязьям спесь посбивают, прогуливаясь вдоль их рубежей.

– Не кисло!

– Друг мой Зорень, сделай лицо попроще. И когда ты успел нахвататься Толяновых глупостей?..

– Ты им веришь? – похоже, Зорень пропустил мимо ушей его вопрос.

– Зорень, в армии думать грех. Шлем воина все недостатки скроет. Но я на идиота мало похож, Зорень. Нет, конечно! Некогда один, очень не глупый человек, ввел в своей армии очень милый инструмент на все случаи жизни. И, пока он был жив, его армия не знала поражений. Жаль, детишки подкачали… а его армия почти сплошь состояла из воинов покоренных народов.

– И что это за инструмент?

– Круговая порука.

У Зореня поднялись брови.

– Все очень просто. И по тому времени гениально. За одного труса отвечает жизнью весь десяток. Побежала сотня, смерть каждому десятому. Ну и дальше в той же последовательности. Поэтому выживал только тот, кто шел впереди под неприятельскими стрелами, – неохотно пояснил Стас, отвечая на непонимающий взгляд конязя. – Оружие перед походом не чищено – удавка. Нет запасной тетивы – свернутая шея. Утаил добычу, отправляйся к праотцам. Система работала безотказно.

– Но это же…

– Да, но зато враг не видел их спин.

– Чем же ты собираешься с ними рассчитываться? – задумчиво спросил Пивень.

– Добычей из каганата, – усмехнулся Стас. – Пока не добрались до наследства темных эльфов.

Прислушался…

– Вот и наши друзья возвращаются. И, судя по шагам, подарки пришлись им по душе.

– Еще бы! Ты хоть представляешь, сколько это стоит? К тому же с десятком кобылиц!

– А, не бери в голову. Если дело выгорит, все окупится сторицей, – шепнул он Зореню и повернулся к входящим конязьям: – Понравились лошадки? Я понимаю, не Бог весть что… но где же нам, безродным, других взять?

Ответом было красноречивое молчание. Стас был вполне удовлетворен.

– Но нам хотелось бы порадовать и жителей Предслава. Если конязь Пересмысл не будет возражать.

Пересмысл прогнал с лица улыбку и устремил на него заинтересованный взгляд.

– Я хотел бы устроить богатырский турнир. Копье, меч, стрела… кулачный поединок. Победитель получит по богатырскому коню. Нет, нет… – тут же поспешил успокоить он конязей, – мои бойцы в состязании участвовать не будут. А если и будут, то не за призы.

Пересмысл переглянулся с конязьями.

– Хорошо, конязь Станислав. Пусть будет турнир.

Вот и ладушки! Хруст, Войтик. Займитесь…

Пивень был тысячу раз прав. Переговоры шли трудно. А вернее, они не шли совсем. И даже не ползли.

Все слова, все доводы тонули в пустоте глаз Пересмысла, разбивались о хитроумие лесичянского конязя. Вечером Зорень виновато разводил руками, Пивень самозабвенно крыл матом всех подряд, приводя в неописуемый восторг Войтика, не последнего человека в этом деле. Остановить рассерженного волхва не могло даже присутствие Весты и Купавы. Стас за годы службы в рядах доблестной армии в совершенстве овладел этой лексикой. При желании мог вполне на равных состязаться с любым прапорщиком, а может быть, даже и ротным, но сдерживался и только хрустел зубами. И черной завистью завидовал известному наркому иностранных дел, носившему славное прозвище «каменной ж…»

Войтик сжимал свои огромные кулаки, вторил Пивню, пытаясь оспорить пальму первенства в изящной словесности двух миров.

Хруст глубокомысленно закатывал глаза и многозначительно подмигивал Стасу, делая при этом прозрачные намеки.

Стас в ответ делал жуткие глаза и грозил пальцем. А утром снова уходил в терем Пересмысла…

Незаметно подошло время турнира.

Еще накануне к вечеру к городу потянулись люди из ближних городков и окрестных сел. Шли пеше и конно. Верхом и на телегах. Поодиночке и семьями. А с рассветом заспешили и горожане, жители стольного града занять места поудобнее, поближе к полю, на котором должно было развернуться невиданное доселе зрелище. Шли со скамейками, лавками. За теми, кто побогаче, несли стулья, кресла. Уже к восходу площадь, с добросовестно утоптанной землей, была заполнена до отказа. Припозднившиеся стояли на телегах, висели на деревьях, вытягивались из-за спин счастливчиков.

Для конязей поставили помост, прикрыв его навесом. Лавки и кресла устелили коврами.

Неподалеку свеженькие коновязи с привязанными к ним призовыми жеребцами, под присмотром козар и волчат Войтика.

Вышел конязь Пересмысл, прошел под навес и, как хозяин занял место посередине. Рядом, по правую руку от него сели Стас и Зорень, – как устроители турнира. По другую сторону – Гордень, Година и Лесичянский конязь, не к ночи будь помянут. Эти, не обращая внимания на людские толпы, бросали друг на друга косые взгляды. Каждый из них опасался уронить свое достоинство.

Вокруг поля шум, разговоры, крики. Ждут, жуют, пьют, запивают, закусывают и ссорятся из-за удобных мест.

Наконец Пересмысл махнул рукой.

И на поле вышли копейщики.

То, что происходило на поле, было совсем не похоже на рыцарские турниры старой средневековой Европы, о которых Стас читал в годы далекого детства.

Несколько десятков здоровенных парней, одетых в полный боевой доспех охаживали друг друга тупыми копьями, больше похожими на крестьянский ослоп.

Над полем стоял оглушительный треск стали и дерева, по крепости мало уступающего сверкающему металлу.

В воздух поднялись тучи пыли, под завесой которой скрылись и бойцы и зрители.

Прошло совсем немного времени, и пыль осела. Бойцов на поле заметно поубавилось. По всему полю катались под ногами шлемы, островерхие шишаки, плоские неуютные мисюрки с кольчужными бармицами. По неписанному правилу потеря головного убора считалась поражением. Как и потеря копья. Правда, совершенно невозможно было представить удар, способный переломить ратовище в руку толщиной. Но разлетались на куски, о чем красноречиво свидетельствовали там и сям валяющиеся их обломки.

Потерпевшие поражение уходили, уползали, или уносились за пределы поля, не забывая при этом хоть как-то оправдать свое поражение.

Победитель в паре тут же атаковал нового противника или подвергался нападению сам. На такие мелочи, как предупреждение о нападении, время не тратилось. Торжествовал главный принцип – кто смел, тот и съел. Бойцы не жалели ни копий, ни костей. То один, то другой валился на землю, сбитый могучим ударом под крики радости или вздохи сожаления не избалованных подобными развлечениями зрителей, которые давно забыли про хлеб и сало, про кувшины с молоком. И про напитки покрепче.