– Мисс Шеперд, каково это – чувствовать себя прославленной героиней?

Кот остановилась и, повернувшись в его сторону, сказала:

– Я не героиня. Как и все вы, я просто живу и не перестаю удивляться, отчего жизнь такая жестокая штука. Мне остается только надеяться, что я больше никогда никому не сделаю больно.

Услышав эти слова, репортеры, что были ближе к ней, замолчали, но задние продолжали выкрикивать что-то бессвязное. Кот села в такси и укатила.

Имущество семейства Дилэйн, пристрастившегося к кредитам «Визы» и «МастерКарда», было заложено-перезаложено, когда Крейбенст Вехс разом избавил их от всех долговых обязательств, – поэтому Ариэль не досталось в наследство даже клочка земли. Ее бабка и дед по отцовской линии были еще живы, но очень слабы здоровьем и тоже не обладали сколько-нибудь значительными финансовыми возможностями.

Но даже если бы у Ариэль сыскались хоть какие-то обеспеченные родственники, способные взять на себя бремя содержания и лечения шестнадцатилетней девушки с такими сложными, единственными в своем роде проблемами, то и они вряд ли справились бы с подобной головоломной задачей, поэтому Ариэль признали лицом, находящимся под опекой суда, и отправили в психиатрическую больницу штата Калифорния.

Никто из родственников не возражал.

Все лето и половину осени Кот еженедельно ездила из Сан-Франциско в Сакраменто, чтобы навестить девушку в лечебнице, и параллельно бомбардировала суд заявлениями с просьбой признать ее единственным законным опекуном Ариэль Бейж Дилэйн, действуя при этом настойчиво и упорно (кое-кто говорил – упрямо). Движение к намеченной цели сквозь бюрократические дебри законодательных установлений и социальных программ отнимало уйму времени, но Кот лучше всех понимала, что в противном случае Ариэль может на всю жизнь остаться пленницей казенного уюта так называемых «лечебных учреждений».

И хотя Кот по-прежнему не видела ничего героического в том, что она совершила, окружающие были с ней не совсем согласны. Искреннее восхищение, с коим относились к ней люди, которых принято называть влиятельными, и оказалось тем самым заветным ключиком к вратам бюрократической твердыни, который позволил Кот в конце концов добиться официального признания ее опекунства над несовершеннолетней девушкой. И вот однажды январским утром – через десять месяцев после того, как Кот освободила пленницу из подвальной тюрьмы, неусыпно охраняемой бдительными куклами, – она выехала из Сакраменто вместе с Ариэль.

Они ехали в Сан-Франциско.

Домой…

Кот так и не получила степень мастера психологии, к которой была так близка. Она продолжила учебу в Калифорнийском университете, но сменила специальность и теперь занимается литературой. Ей всегда нравилось читать книги, и, хотя она не считала, что обладает писательским талантом, Кот нравилось мечтать о тех временах, когда она станет редактором или – чем черт не шутит! – издателем и будет работать с настоящими писателями. Как ни странно, но ей казалось, что в литературе правды гораздо больше, чем в чистой науке.

Иногда Кот задумывалась и о преподавательской карьере, но даже если бы ей пришлось провести остаток жизни, обслуживая столики в ресторане, в этом тоже не было ничего страшного, поскольку она делала это хорошо и никакой труд не считала зазорным.

На следующее лето, когда Кот работала в основном в вечернюю смену, они с Ариэль часто проводили утро на пляже. Ариэль нравилось смотреть на залив сквозь темные очки, а иногда Кот даже удавалось уговорить ее встать у самой линии прибоя, чтобы набегающие волны разбивались о ее лодыжки.

Однажды июньским жарким утром они так же сидели на пляже, и Кот, сама не понимая, зачем она это делает, написала пальцем на песке слово «Покой». Несколько секунд она смотрела на него и вдруг сказала Ариэль:

– Смотри! Это слово можно составить из букв моего имени.

Первого июля они опять были на пляже. Ариэль любовалась на отражающееся в воде солнце, а Кот пыталась читать газету, но каждая статья расстраивала ее все сильнее. Войны, насилие, ограбления, убийства, коррупция – ненависть и жестокость проступали в каждой строчке. Даже когда она взялась за обзор текущего кинорепертуара, то и в нем ей бросились в глаза ядовитые кусты, которые критика адресовала продюсеру и сценаристу, ставя под сомнение их право на творчество, а ведущий редактор женской колонки предприняла свирепую атаку на известного новеллиста и тоже не жалела яда. Никакой критики в статье не было и в помине – это была одна лишь злоба высшей пробы, так что газете была прямая дорога в мусорный бак, где она и очутилась. Хуже того: все эти проявления ненависти и непрямые нападки представлялись Кот симптомами страшной болезни – всеобщего стремления убивать, которое успело отравить души людей. Символические убийства на страницах газет отличались от настоящих лишь по степени общественной опасности, отнюдь не по сути; злоба и ненависть в сердцах нападавших и в том и в другом случаях вспыхивали с одинаковой силой.

Никаких объяснений или оправданий человеческому злу не существовало. Были только жалкие попытки свалить все на объективные причины.

Также в начале июля Кот выделила среди отдыхающих мужчину лет тридцати, который часто приходил на пляж со своим восьмилетним сыном и работал на портативном компьютере, устроившись в тени большого полосатого зонтика. В конце концов они разговорились. Мужчину звали Нед Барнс, а его сына – Джеми. Нед оказался вдовцом и, что было особенно интересно, писателем, опубликовавшим несколько новелл, пользовавшихся умеренным успехом. Джеми был очарован Ариэль и часто приносил ей подарки: букетик ярких полевых цветов, вырванную из журнала картинку с забавной собачкой или любопытную морскую раковину. Все это он складывал рядом с ней на полотенце, не осмеливаясь даже спросить, замечает ли она его подношения или нет.

Двенадцатого августа Кот приготовила у себя дома скромный ужин на четверых, главным блюдом которого служили спагетти с фрикадельками. Потом они с Недом и Джеми играли в «Плыви, рыбка» и другие игры, а Ариэль сидела не двигаясь и равнодушно рассматривала свои руки. С той страшной ночи в фургоне Вехса на ее лице ни разу не появлялось выражение горя и муки, которое так испугало Кот, да и раскачиваться, обхватив себя руками, она давно перестала.

В конце августа они вчетвером сходили в кино и продолжали регулярно встречаться на пляже, где арендовали соседние места. Их отношения развивались совершенно спокойно, без желания ускорить естественный ход событий и без особых упований с той или с другой стороны. И Кот, и Нед не желали ничего особенного и стремились главным образом к тому, чтобы чувствовать себя чуть менее одинокими.

Как-то в сентябре, уже после Дня труда, предвещавшего скорое наступление прохладных дней и конец пляжного сезона, Нед вдруг оторвал взгляд от экрана своего компьютера и негромко окликнул Кот.

– Гм-м-м? – отозвала Кот, не поднимая глаз от романа, который читала.

– Посмотри! – настаивал Нед. – Посмотри на Ариэль.

В тот день Ариэль была одета в обрезанные синие джинсы и блузку с длинными рукавами, поскольку сентябрьская прохлада уже не слишком подходила для принятия солнечных ванн. Она вошла в волны прибоя, которые разбивались о ее лодыжки, но стояла не как обычно, вперив неподвижный, как у зомби, взгляд в туманную дымку на горизонте. Подняв руки над головой, Ариэль плавно покачивала ими из стороны в сторону, словно танцуя на одном месте.