– Ну, пройдемся, авось эти музыканты не поленятся сегодня дать свой концерт, – сказал Артамон.

Он очень ловко исхитрился пропустить вперед Сурка с матросами, чтобы приотстать и задать мне наиважнейший вопрос: не знаю ли я чего о незнакомке? Я вкратце рассказал ему, как вывезли Эмилию.

– А она?.. Ни словечка для меня? – горестно спросил Артамон.

– Да как сказать… Формально – ни словечка, но… но она хотела знать о тебе…

– Точно?! – бешеный мой дядюшка едва не пустился в пляс.

– На мой взгляд, она хотела этого чересчур рано, – заметил я. – Ей следовало бы еще полгода затыкать уши при твоем имени, потом сжалиться и чуть приоткрыть одно ухо, потом…

Он так ко мне повернулся, что я шарахнулся.

И вдруг я осознал очень важную для себя вещь. Казалось бы, совсем недавно я шел по этим же улицам в это же время суток и был беспредельно несчастен. Сейчас же, переодетый в несуразную ливрею, заросший бородой (она, кстати, оказалась рыжеватой и плохо соответствовала моим темно-русым волосам), едва ль не всякую ночь проводящий в ином месте, я ощущал себя счастливым. И даже то, что мой буйный дядюшка мог невзначай пришибить меня пудовым кулаком, вселяло в душу восторг. Мы были вместе, все трое, мы вместе шли по узким улицам этого города, которые совсем недавно представлялись мне чуждыми и враждебными, мы могли сейчас дать отпор кому угодно. Нужно ли для счастья более? В сущности, нет. Ибо обычные приметы счастья – дом, любящая супруга, прелестные малютки, постоянный доход, продвижение по служебной лестнице, – оказывались во многих случаях недействительны, если у их обладателя рядом не было таких друзей, как Артамон и Сурок.

– Направо, – негромко скомандовал я.

Нужно было пройти всеми теми улочками, на которых стояли знаменитые рижские каменные амбары, ни одной не пропустив. И при этом не пасть жертвой вездесущих жриц любви.

Нам повезло. За очередным поворотом шедший впереди Сурок вдруг резко остановился и локтем придержал налетевшего на него Свечкина.

– Оно, что ли? – тихо спросил Сурок. – Слышите, братцы?

– Еще бы! – отвечал я.

Мелодия «Марсельезы» звучала слабо, но разборчиво. Сурок сделал нам знак не двигаться и пошел вперед. Возле узкой, вровень с землей щели, в которую превратилось за несколько столетий подвальное окно, он опустился на корточки.

– Оттуда, – указал Сурок. – А вход хрен найдешь! Пошли вокруг квартала. Морозка, ты ведь говорил, что эти подвалы домам уже не соответствуют и тянутся как попало?

– Погоди… – прошептал я, припоминая, что по другую сторону квартала.

Я мысленно сделал два поворота и понял, что догадка моя верна.

– Идем! – приказал я, но не пошел, а побежал.

Сурок и Артамон поспешили следом, матросы – за ними. Наконец я нашел нужные мне двери.

– Свечкин, развязывай мешок, – велел Артамон.

Взять пистолеты было необходимо, но куда их засунуть – мы понятия не имели. Казаки, те наловчились таскать оружие за поясом. Но у нас поясов не было. Порты Артамона, Сурка и матросов держались на каких-то веревочках, у меня и того не имелось. К счастью, Артамон вспомнил, что кто-то из московской родни рассказывал о манере кавалеристов носить пистолет в ременной петле на шее.

– Высыпай! – приказал Сурок.

Сильно, должно быть, удивились наутро местные обыватели, обнаружив у стены немалую кучку перловой крупы! Мешок же мы располосовали и с грехом пополам соорудили искомые петли, причем Сурок едва нас на тот свет не загнал торопливыми рассуждениями о морских узлах.

Несколько крошечных окошек у самой земли слабо светились.

– Тут живут беженцы, – сказал я. – Вот дверь. Их там с десяток семейств. Артошка, постучи-ка пудовым кулачищем. Да дверь не выбей!

– Понадобится – выбью, – меланхолично отвечал мой любезный дядюшка.

Дощатая дверь на огромных ржавых петлях находилась в нише, и к ней следовало спускаться по четырем кривым ступеням. Высокому человеку, стоящему там, откуда удобнее всего стучать, она была по пояс. Мудрый Артамон развернулся и несколько раз брыкнул дверь – не во всю мощь, а чтоб было хорошо слышно.

Из подвала донеслись недовольные голоса.

– Полиция! – рявкнул Артамон.

Некоторое время спустя дверь отворилась, на пороге стоял мужичище с топором, одного роста с Артамоном.

– Какая еще, мать твою так и перетак, полиция? – громогласно вопросил он.

– Андрюшку буди! – крикнул я, протискиваясь мимо Артамона и прямо под занесенный топор. – Он знает, в чем дело!

Все занавески в подвале были задернуты, за каждой обитала семья – муж, жена, старики, дети. В крошечных закутках стелили и на полу. Где-то горела свеча, тихонько то ли плакала, то ли пела женщина тоскливое «баю-баю-баю-бай». Пахло… пахло совершенно невообразимо, меня даже передернуло.

– Андрюха! – позвал мужичище с топором. – По твою душу! Врут, будто полиция!

Заспанный Андрюшка выглянул из-за крашенинной занавески.

– Признал? – спросил я. – Скажи соседу, чтоб топором не размахивал.

– Точно полиция, Астафий Ильич, – подтвердил свечной торговец.

– А что одеты по-рыбацки?

– Так надобно.

– Спасибо, брат, – от души сказал я ему. – Дай-ка свечку подешевле. А теперь ничему не дивись, будет шумно. За мной!

Взяв у Андрюшки сальную свечу и щедро заплатив, я зажег ее и повел Артамона, Сурка и матросов в глубину подвала, к арке из старого лиловатого кирпича, заложенной кирпичом новым, красным. Посреди была нужная мне дверца.

– Арто, выбьешь?

– Погоди, – вмешался Сурок.

Ему непременно нужно было сказать свое веское слово. Он изучил дверь, попробовал ее сотрясти и согласился, надо выбивать.

Здоровенный мужичище наблюдал за нами исподлобья. Когда Артамон уже стал примериваться к двери, этот детинушка подошел, отстранил всех и молча разнес старые доски топором.

– Вот так, барин, – сказал он и с превеликим удовлетворением на бородатом лице отступил, любуясь проломом.

Оттуда потянуло сыростью.

– Ты знаешь, чье там владение? – спросил я.

– Нет, откуда бы?

– Если правда, что эти погреба тянутся как попало, то там, может, и вовсе ничейный подвал, о котором просто забыли, – сказал Сурок. – Ты, братец, потом сходи туда с Андрюшкой. Коли там есть хоть одно окно, проветришь и, пока война, кому-то можно там пожить. Ну, с Богом!

И он, взяв из петли пистолет, первый шагнул в пролом. За ним вошел я и высоко поднял свечу, за мной, согнувшись едва ли не пополам, Артамон.

– Стой, барин, стой! – окликнул меня Андрюшка.

В руке у него была стеклянная бутылка. Он протянул мне эту бутылку так, как если бы делал превеликое одолжение, держа при этом за горлышко и вверх дном.