Тем временем Иисуса привели на допрос в зал суда, где, вполне вероятно, за тридцать три года до того допрашивали Захарию, ибо и мебель, и все остальное было здесь таким же, только Синедрион оказался менее многочисленным. Не были извещены ни Иосиф Аримафейский, ни Никодим. Никто из возможных заступников Иисуса. Присутствовали только саддукеи из правящих родов, которые во всех своих действиях руководствовались одним принципом — единение с Римом. И Пилат, и его предшественник внушили Синедриону, что Храм действует, пока на его деятельность смотрят сквозь пальцы, а любые беспорядки в провинции тотчас станут сигналом к его закрытию, следовательно, ни одно религиозное выступление, которое могло бы внести раздор в отношения с Римом, не должно оставаться безнаказанным.

Глава саддукеев Анна девять лет был первосвященником, став им в тот год, когда сместили этнарха Архелая. И вот уже одиннадцать лет Каиафа не принимал ни одного мало-мальски важного решения, не посоветовавшись с ним. У Анны было пять сыновей, и один из них уже был первосвященником до Каиафы, а остальные собирались стать первосвященниками позднее.

Эти семь даровитых мужей, правившие в Синедрионе, постоянно сокрушались о том, что члены Высшего суда мешают миру между римлянами и евреями, и отсутствие у них политического здравомыслия когда-нибудь приведет евреев к национальному позору. Высший суд фарисеев, заявляли они, даже не делает вид, что хочет понять позицию Рима, и обо всем судит с точки зрения Моисеева Закона, ни на пядь не отступаясь от него, словно римлян не существует вовсе. Более того, из-за непонятной терпимости Высшего суда от него совершенно невозможно добиться осуждения даже известных преступников. Поэтому Синедрион взял на себя обязанность рассматривать политические дела прежде, чем они попадали в Высший суд, и если в них было хоть что-то оскорбительное для прокуратора, они со свидетельскими показаниями и предварительным заключением отсылались прямо к нему.

— Суд начинает работу, — сказал Каиафа.

На самом деле его звали Иосиф, но все уже давно называли его Каиафа, «предсказатель», за его весьма развитую интуицию. А Пилат называл его «образцовым слугой» за его угодничество перед высшими, чванство с низшими, ловкость, любезность и лживость.

— Сначала позвольте мне искренне поблагодарить членов уважаемого Синедриона, которые откликнулись на срочный вызов, чтобы судить Иисуса из Назарета. Я боялся, что из-за нашей удаленности от города нам не удастся собрать нужное число членов Синедриона, а то, что это было необходимо именно сегодня, вам скоро станет ясно. По соображениям безопасности мы не могли взять Иисуса под стражу днем из-за его влияния на толпы галилейских паломников, однако и оставлять его на свободе в канун Пасхи было невозможно. Любое происшествие, способное оправдать вторжение римской армии, губительно для нашего народа, но что об этом долго говорить? Наши стражники безрезультатно прочесали галилейский квартал, где, как нам было известно, он ел раннюю пасху, и донесение, благодаря которому он все же был взят под стражу недалеко от нашего дома, мы получили уже после полуночи. Я вызвал вас сразу же, как мне сообщили, что узник находится там, где ему должно быть.

Дело это необычное. Суд удивится, когда узнает, что фанатичный галилеянин Иисус из Назарета не так давно считался квиетистом и в его деле, которое я только что получил от наших людей из ведомства охраны порядка в Галилее, сказано, что он «друг правительства». Из него следует также, что он порицал отдельных притворно благочестивых фарисеев, чем заслуживает нашу благодарность, и пытался примирить население с таможенниками и сборщиками податей. По нашим сведениям, он находится в самых дружественных отношениях с наиболее влиятельными сборщиками податей в стране, например с Закхеем из Иерихона. Но, кажется, злой дух не дает ему покоя, когда он приходит в Иерусалим. Теперь ему уже мало купаться в пруду Силоамском, как это было во время праздника кущей, он хочет быть Великим, для чего в одиннадцатый день месяца Нисан, облаченный якобы в царские одежды, он въехал в Иерусалим на белом осле, а сегодня, после страстных речей перед толпой паломников о царствовании Давидовом, он силой пробился в комнату с очагом и сидел на троне Мессии. К несчастью, лишь один стражник-левит был свидетелем сего, и мы должны с оговоркой отнестись к его словам, особенно потому, что никто более не видел, как узник входил в комнату или выходил из нее, а он не оставил там никаких следов своего пребывания. Возможно, однако, что удастся получить подтверждение от осведомителя, который помог нам взять его под стражу.

Надо сказать и о том, что произошло вчера утром в базилике и что мы уже с вами обсуждали. Признаю, я отнесся к происшедшему с меньшей серьезностью, чем оно заслуживало, к тому же не могу не пожалеть, что мой сын, главный архивариус, и начальник Храмовой стражи не сумели обуздать дерзкого во Дворе язычников. Как бы то ни было, теперь он под стражей, и, надеюсь, нам будет нетрудно приговорить его к бичеванию за невиданное нарушение порядка в городе. Если же мой почтенный отец Анна или кто другой из вас считает, что мы должны назначить ему более тяжкое наказание, я буду последним, кто сие оспорит.

Один из старейшин поднялся с места и спросил, не было ли в базилике убитых.

— Нет, судя по нашим сведениям. Лишь Фалеронг глава гильдии менял, пострадал, да еще сегодня один из учеников узника, когда его брали под стражу, напал на нашего доносителя. Алебардщик-левит защитил его, но сам лишился уха. Нападавшему удалось в суматохе скрыться.

— Был ли узник вооружен?

— Нет. Мы не нашли у него оружия.

— Ладно, пусть его еще раз обыщут, — проворчал Анна. — Накануне Пасхи всегда очень устаешь, и мне хочется как можно быстрее вернуться в постель.

— Приведите узника, — приказал Каиафа. Тотчас вошел Иисус в сопровождении безоружного стражника, проводившего его на свидетельское место.

— Ты Иисус из Назарета?

— Из Вифлеема.

— Ты говоришь о Вифлееме Галилейском?

— Нет, о Вифлееме-Ефрафе.

— Думаю, так оно и есть, — торопливо подтвердил главный архивариус. — К тому же это не имеет значения.

Чиновник зачитал первое обвинение:

— Иисус из Назарета, ты обвиняешься в нарушении порядка, в полдень двенадцатого дня месяца Нисан, в подговаривании толпы переворачивать столы менял, а также отпускать на волю голубей и баранов в базилике царя Ирода. Ты обвиняешься в нанесении оскорблений, а также в избиении плеткой Фалерона, отчего несчастный меняла пребывает в тяжелом состоянии.

Каиафа спросил:

— Ты признаешь себя виновным?

— Я видел мезузу на двери в эту комнату.

От злости кровь бросилась в лицо Каиафе. Иисус напомнил ему, что, хотя он и первосвященник, суд, который он созвал, ничего не значит в глазах любого благочестивого еврея.

Каиафа повторил вопрос:

— Ты признаешь себя виновным? Иисус не ответил.

— Он ведь из Галилеи, а не из Иудеи. Галилейские разбойники всегда молчат.