Но и Лённрот сбавил шаг. Она видит лишь белые кисти рук и лицо, они подпрыгивают в черноте, как блуждающие огоньки, а потом левая рука вытягивается, врезается в металлический лист и нажимает. Инспектор мчится вперед, но не успевает — дверь закрывается, и Нейт слышит безнадежный звон толстого засова в пазах. Она упирается лбом в дверь, чувствует на губах слезы и сопли, пену и желчь. На миг она засыпает или теряет сознание.

Когда снова открывает глаза, в свете терминала проступает надпись, нанесенная на дверь через трафарет. И тут же вспоминает, что, произнеся это вслух, можно ждать неприятных последствий.

ОГНЕННЫЙ ХРЕБЕТ.

Инспектор возвращается на техническую площадку и забирается на платформу.

— Открывай двери, — говорит она секунду спустя. — Подозреваемому удалось скрыться.

Потом она снова видит, как происходит самое страшное.

— Я сообщу офицерам на улицах, — говорит Свидетель. — Возможно, им удастся его задержать.

На потолке одна за другой просыпаются камеры.

* * *

После любого по-настоящему ужасного события возникают две странные паузы, когда можно услышать, как падают на пол осколки. После взрыва бомбы, убийства или обвала шахты приходит смертельная тишина. Первая вспышка разрушения потухла, теперь — результат, и он мелкий, личный, бесконечный. Последние осколки витража падают на пол; живые считают раны. Одни поднимаются на ноги, другие обнаруживают, что не вечны, и пытаются постигнуть смысл последнего занавеса, пока он опускается. Такой миг Нейт помнит по землетрясению на Санторини, когда тектоническая симфония играла внутри ее тела, а десять тысяч серебристых рыбок — каждая не больше пальца — всплывали вместе с ней, чтобы умереть на поверхности и в клювах чаек.

Но когда этот миг проходит, оказана первая помощь, отвыли свое сирены «Скорой помощи» и смолкли отрывистые разговоры между выжившими, приходит другая тишина, не физическая. Это звук, с которым мир приспосабливается к новой форме, замешательство перед тем, как одна жизнь шагнет вперед, чтобы заполнить вакуум, оставшийся после другой. Она может растянуться на недели или резко взорваться, как воздушный шарик. Наверное, в ней всегда есть часть и того и другого, разница лишь в том, где находится наблюдатель.

Инспектор стоит возле участка в круге пустоты, которая принадлежит только ей. Вокруг трудится множество ее прислужников, не ведающих, что их усилия тщетны: добыча, по запаху которой они идут, засыпала свой след анисом и перцем, так что гончие сбиты с толку. На миг она погружается в полную растерянность. Если Свидетель взломан, кому докладывать? В теории — непосредственно людям, но, если не вылезать на трибуну в Гайд-парке и не орать вместе с остальными пророками, как к ним обратиться, если не через Систему? Общественность получает новости через ту же машину, что наблюдает и записывает. Только сумасшедшая может пытаться через нее сообщить о своем открытии. Наверное, Нейт может. Но больше нельзя строить планы, исходя из этого убеждения. Она подозревала, что угроза может касаться ее лично, но не информации. Ведь теперь информацию всегда можно получить — но, выходит, не всегда.

Непредвзятое правосудие и личная безопасность. Вот что значит для нее Система. Даже не для нее, для всех, кто укрылся под ее Эгидой.

Но у меня нет щита.

Нейт успевает сделать два шага прочь, прежде чем понимает, что на самом деле уходит, а потом не останавливается. Все плохо, все сломалось, а тут слишком шумно.

Фуга. Не музыкальная, как у Разрыва, а другая, психологическая. Она уже сталкивалась с ней прежде, как с проявлением потокового состояния, но здесь фуга впервые вырастает из ужаса и служит средством защиты. Нет в ней ничего патологического, просто безумие, которое поможет Нейт не сойти с ума.

Она идет, шаг за шагом, к ярким огням Оксфорд-стрит. Где-то позади Свидетель объясняет остальным: инспектору нужно время, чтобы обдумать дело, всё в порядке.

* * *

Ночь холодная. Улицы почти безлюдны, но это изменится ближе к торговой зоне, аляповато расцвеченной в преддверии Рождества. Большие магазины, конечно, закрыты, но еще работают бутики, по крайней мере некоторые, а также кафе и уличные забегаловки, которые обслуживают приезжих из других часовых поясов. Там всегда можно купить британский флаг, если захочется, котелок из искусственного фетра или трусики с изображением бифитера. Там же найдутся дешевые подарочки для детей, если вы вдруг забыли, что завтра — особенный день.

Свидетель взломан, и Нейт даже не представляет, как сильно нарушена его работа. Оливер Смит убит, Лённрот невидим. Диана Хантер была права. Все плохо, неправильно, нужно все исправить.

Хватит Греции разрываться.

Она измотана, в мышцах горит молочная кислота, не только в ногах, но по всему телу, до самых плеч. Стресс и напряжение достигли пика. Но она почему-то чувствует себя легкой.

ОГНЕННЫЙ ХРЕБЕТ.

Послание Лённрота, и, если можно выбрать такое слово, его прорицание.

Смит убит. Свидетель взломан, его работа значительно нарушена и, как следствие, нарушена работа всей Системы, потому что они неразделимы. Если машина перестала быть честным и непредвзятым наблюдателем, Система стала — на это время, в большей или меньшей степени — не идеальным государством, а идеальной тюрьмой, Паноптиконом, где заключенные должны всегда предполагать, что за ними наблюдают, и действовать исключительно в соответствии с волей властей. В большинстве случаев власть может изображать правосудие, но неполное правосудие — это бесконечное ожидание несправедливости. У Системы ровно столько глаз, сколько ей нужно, и Свидетель не смыкает век. Они повсеместны, близки, привычны и совершенны.

Тогда почему она идет, а не бежит? Почему вообще куда-то движется? Если все настолько плохо — мрачно и безнадежно, — почему она вдруг, в этот час, когда небо обрушилось на землю, отправилась за покупками? Ведь именно за покупками она собирается пойти, свернув за угол и оказавшись на крикливой Оксфорд-серкус. Она еще сама не знает, что намеревается купить, но решение пойти по магазинам твердое и нерушимое.

Если Система и правда взломана, надежды нет. Но в ней зреет надежда. Надежда и что-то другое, более стойкое, стальное, — нечто, что никогда прежде ей не было нужно, она и не знала, что в ней это есть. Нечто неуместное для инспектора Свидетеля — непокорность.

Нейт понимает: вот-вот, сейчас — это ее великое дело. Дело, о котором должны молиться все детективы, То Самое. Здесь на чашу весов брошено все, что ей дорого, все можно выиграть или проиграть — и все зависит от ее решений и ума. Впервые она столкнулась с противником, который способен уничтожить не только частный, но и общий, абсолютный смысл работы.

Нейт принимает эту задачу. Даже если она не может выследить Лённрота, если Лённрот невидим, а Смита сожрала невозможная акула; если Свидетель смежил веки, а Диана Хантер смогла выстоять на допросе, — похоже, противники тоже не решаются или не хотят просто уничтожить ее, но они не могут и забыть о ее расследовании, назначить на дело своего сообщника. Значит, они здесь недавно, или их мало, в общем, они каким-то образом связаны по рукам и ногам, стреножены. А если так, их можно победить, выявить и отсечь, тогда Система заработает снова.