Европа совершала один оборот вокруг собственной оси за, семь земных дней. В общем — то Ночную сторону следовало именовать сумеречной, потому что половину времени она была освещена достаточно ярко, но лучи Солнца не согревали ее. Тем не менее к неточному названию привыкли, оно казалось более приемлемым с эмоциональной точки зрения: на Европе наблюдался восход Солнца, но там никогда не было восхода Люцифера. И вот восход Солнца близился, тысячекратно ускоренный мчащимся навстречу ему космическим зондом. На экране появилась едва видная светлая полоса — из тьмы проступила линия горизонта. Взрыв света был настолько неожиданным, что Ван — дер — Бергу почудилось, будто он наблюдает ослепительный блеск ядерного взрыва. За доли секунды свет пробежал через все оттенки спектра, стал ослепляюще белым, когда Солнце вынырнуло из-за горы, и тут же исчез — автоматические фильтры перекрыли цепь визуального наблюдения.

— Вот и все, жаль, что в этот момент на станции не оказалось оператора — он мог бы включить длиннофокусный объектив и сделать отличные снимки горы. Я знал, что это будет тебе интересно, хотя и опровергает твою теорию.

— Каким образом? — спросил Ван — дер — Берг, скорее озадаченный чем расстроенный.

— Когда прокрутишь запись снова, очень замедленно, поймешь, что я имею в виду. Эти поразительно красивые цвета радуги вызваны преломлением света не в атмосфере, а в самой горе. На это способен только лед — или стекло. Впрочем, последнее мало вероятно.

— Ну почему же, при извержениях вулканов образуется стекло, правда, обычно черное… Ну конечно!

— Что ты сказал?

— Э — э… пока ничего определенного. Нужно тщательно изучить полученную информацию. Мне кажется, однако, что это горный хрусталь — прозрачный кварц. Из него делают великолепные линзы. Как ты думаешь, а еще представится такая возможность?

— Боюсь, что нет. Это было редкое совпадение. Солнце, гора и камера на спутнике оказались на одной прямой. Такое не повторится и в тысячу лет.

— Ну что ж, спасибо. Ты пришлешь мне копию? Можешь не торопиться — я отправляюсь с экспедицией в Перрин и займусь записью лишь по возвращении, — виновато улыбнулся Ван — дер — Берг. — Знаешь, если гора действительно из горного хрусталя, это целое состояние. Хватит для решения проблемы нашего платежного баланса.

Но последнее было совершенно беспочвенной фантазией. Какие бы чудеса — или сокровища — ни скрывались на Европе, человечеству было запрещено ступать на ее поверхность. Запрет содержался в последней передаче с «Дискавери», и непохоже, чтобы за последние пятьдесят лет ситуация изменилась.

На протяжении первых сорока восьми часов полета Хейвуд Флойд не переставал удивляться комфорту, всеохватности, даже экстравагантности средств жизнеобеспечения на «Юниверс». А вот его спутники в большинстве своем ничему не удивлялись, считая все это само собой разумеющимся; те, кто никогда и прежде не покидал Землю, полагали, что все космические корабли подобны «Юниверс».

Чтобы по достоинству оценить достигнутый прогресс, ему пришлось обратиться к истории аэронавтики. На протяжении собственной жизни он был свидетелем — нет, активным участником — революции, происшедшей в небесах планеты, исчезающей сейчас далеко позади. Между старым неуклюжим «Леоновым» и последним словом техники, лайнером «Юниверс», пролегли ровно пятьдесят лет (он все еще не мог по — настоящему осознать это, но бесполезно спорить с цифрами).

А ведь те же пятьдесят лет отделяли братьев Райт от первых реактивных авиалайнеров. В начале этого полувека бесстрашные авиаторы с трудом перелетали с одного аэродрома на другой; одетые в шлемы и защитные очки, они сидели, обдуваемые пронизывающим ветром. А в конце этого же полувека бабушки уже мирно дремали в комфортабельных авиалайнерах, переносивших их с континента на континент со скоростью тысячи километров в час.

Так что, может быть, не стоит и ему изумляться роскоши и элегантности своей каюты или даже тому, что за порядком в ней присматривает стюард. Флойда поразило огромное окно. Время от времени он с беспокойством поглядывал на стекло, выдерживающее многотонное давление и отделяющее теплоту и уют каюты от безжалостного, не ослабевающего ни на мгновение холодного вакуума открытого космоса. Однако наибольшим сюрпризом, хотя он и читал об этом, оказалась сила тяжести на борту. «Юниверс» был первым в мире космическим кораблем, совершающим полет в условиях постоянного ускорения (если не считать нескольких часов разворота в середине рейса). С пятью тысячами тонн воды в своих гигантских топливных баках, он поддерживал силу тяжести в одну десятую g на протяжении всего полета — не так уж много, конечно, но достаточно, чтобы незакрепленные предметы оставались на своих местах, а не летали вокруг. Это было особенно удобно при приеме пищи, хотя и потребовалось несколько дней, чтобы привыкнуть и не слишком энергично пользоваться ложкой.

Прошло сорок восемь часов с тех пор, как «Юниверс» покинул околоземную орбиту, а население корабля уже разделилось на четыре основные категории.

Капитан Смит и корабельные офицеры составляли аристократию. Далее следовали пассажиры, за ними — экипаж корабля: механики и стюарды. И еще ниже — четвертый класс…

Так окрестили себя пять молодых ученых — космологов, сначала в шутку, но потом к ней стала примешиваться определенная горечь. Сравнив роскошь своей каюты с тесными, наспех оборудованными помещениями, в которых разместили ученых, Флойд понял их чувства и взял на себя функцию посредника между ними и капитаном.

Впрочем, у них, если задуматься, не было оснований для недовольства. Подготовка корабля к полету велась в такой спешке, что до самого конца не было ясно, найдется ли вообще на борту место для ученых с их приборами. А теперь они предвкушали, как будут размещать инструменты вокруг кометы и на ней самой в те исторические дни, прежде чем она обогнет наше светило и снова отправится к окраине Солнечной системы. Члены научной группы знали, что исследования кометы Галлея создадут им солидную репутацию в ученом мире. Поэтому только в минуты крайней усталости или неполадок с приборами они начинали сетовать на шумную вентиляцию, тесноту кают, в которых негде повернуться, и появляющиеся порой запахи сомнительного происхождения. Но никто не жаловался на качество пищи. По всеобщему признанию, она была отменной.

— Мы питаемся куда лучше, — заверил пассажиров капитан Смит, — чем Дарвин на борту «Бигля».

Тут же отозвался Виктор Уиллис:

— Откуда он это знает? Между прочим, капитан «Бигля» после возвращения в Англию перерезал себе горло…

Подобное заявление было типичным для Виктора, который был непревзойденным популяризатором науки (как отзывались о нем поклонники) или поп ученым (как именовали его враги; впрочем, называть их врагами не совсем справедливо: в его таланте никто не сомневался, хотя это признание и звучало иногда как бы сквозь зубы). Его мягкий акцент жителя Тихоокеанского побережья и экспансивные жесты перед камерой давали неистощимую пищу пародистам; вдобавок, ему ставили в заслугу (или в вину) возрождение моды на длинные бороды. «Человек с таким количеством волос, — любил говорить один из его критиков, — непременно старается что — то за ними спрятать».