Рядом был Затаб. Оба держали наготове свои дубины. Даже под тагельмустами можно легко узнать туарега по манере ездить на верблюде, по походке, особенностям одежды, рукам, поведению, способу заворачивать тагельмуст и еще по тысячам других отличительных черт. Поэтому, чтобы узнать, кто перед тобой, туарегу не нужно видеть лицо.

– Тахер, это мои птицы! – крикнул Мусса. – Моя добыча!

Ему не хотелось, чтобы другие отобрали у него победу.

Тахер подъехал ближе. Глаза озорно блестели.

– Эуалла, Мусса! Конечно, это твоя добыча. Ахл-эт-Траб[57] мне свидетель, я и не стал бы лишать тебя славы. Но страусы пока еще не пойманы. Они не выглядят пойманными, во всяком случае, для меня. Хочешь, чтобы мы помогли тебе завершить дело, или ты намерен прокатиться на каждом страусе, пока они не упадут замертво?

– Нет, он пытался до смерти напугать их своими криками, – засмеялся Затаб.

– Криками? Разве это были крики? Я думал, это была французская поэзия, – ответил Тахер, которого ахаггарские туареги считали талантливым поэтом. – Наверное, Мусса хотел усыпить их своими стихами. Прекрасная затея, только боюсь, они бы от этого умерли.

– Ты прав, Тахер, его слова лучше яда. Сильная отрава. Это ведь так здорово – быстро помереть, чтобы больше не страдать от французской поэзии.

– Мусса, прочти нам еще раз свое стихотворение, – умоляющим тоном произнес Тахер. – Пожалуйста. Я про то, где руки у тебя гнутся, как пальмы на ветру, а рот бурлит, словно кишечник при поносе.

Тахер стал подражать крикам Муссы, размахивая руками и хохоча так неистово, что чуть не свалился с верблюда.

Мусса выслушал их шутки, ничуть не обидевшись. Ему задним числом было стыдно, что вчера он сомневался в помощи соплеменников. Однако, будь с ними Махди, результат оказался бы иным. Должно быть, Махди, расставшись вчера с Муссой, примкнул к другому отряду охотников.

– Эуалла, Тахер! Спасибо вам всем за помощь. Я вам так благодарен, что больше не раскрою рта и остальные стихи приберегу до тех пор, пока мы не вернемся в лагерь.

Туареги пустились в погоню за страусами, и через три часа кожа, мясо и драгоценные перья птиц уже были готовы для перевозки в лагерь. Богатая добыча значительно повысила настроение Муссы, и вчерашняя история с верблюдом уже не казалась столь трагичной. Он искупил свою вину.

В живых остался всего один птенец, которого Мусса загнал в угол, но не решился убить. Он уже был готов ударить страусенка дубиной, но перед этим заглянул в большие, подвижные, бархатные глаза. В них было столько одиночества и невинности, что Мусса опустил дубину и после многочисленных уговоров и прочих ухищрений сумел надеть на птенца веревочный ошейник. Это дало повод для новых шуток. Соплеменники прозвали его амадан, что в переводе означало «хранитель животных». Все знали, что это самая большая слабость Муссы. Туареги любили своих собак, однако любовь Муссы к животным простиралась гораздо дальше. Он даже успел полюбить коз, которых в первые годы здешней жизни ему поручали пасти. Туареги не помнили, чтобы, кроме него, кто-то когда-то любил коз, поскольку эти своенравные создания не вызывали любви.

– Чтобы их любить, Мусса должен любить их по-всякому, – пошутил кто-то.

Смысла шутки Мусса не понял. Ему было все равно.

Когда в этот день караван покидал узкую долину, пускаясь в обратный путь, в лагерь ехали восемь усталых мужчин, шли семнадцать верблюдов, нагруженных кожей, перьями и мясом, а замыкал процессию годовалый страусенок, вышагивавший с веревочным ошейником.

Разгоряченный событиями и уставший после охоты, Мусса на обратном пути решил заглянуть на свою гельту. Это было его любимым местом на Ахаггарском плато: глубокий естественный водоем в укромном уголке среди скал. Тахер обещал не сворачивать страусенку шею. Мусса передал ему веревку, а сам на одолженном верблюде отправился к гельте. Он ехал по каменистой местности, пока та оставалась проходимой для мехари. Там он стреножил животное и остаток пути проделал пешком, спускаясь по тропинке, невидимой для того, кто не знал о ее существовании. Еще шаг, и перед ним вдруг открылась глубокая синева, сверкающая на солнце. Эта гельта оставалась полноводной зимой и летом, не исчезая даже в засуху. Водоем питался от подземного источника, посылавшего на поверхность ленивую вереницу пузырьков. Пучки травы, недосягаемой для животных, цеплялись за камни. С двух сторон гельту обступали массивные скалы. В одной над самой водой находилась пещера естественного происхождения, а другая имела уступ, круто спускающийся к воде. Остальной берег был песчаным. Мусса часто видел там отпечатки копыт. На рассвете и закате животные приходили сюда на водопой: дикие берберийские овцы и небольшие стада коз, которых пригоняли пастухи. На клочке плодородной вулканической почвы рос одинокий олеандр с огненно-розовыми цветками, очень ядовитыми и имевшими сладковатый запах. Вокруг гельты хватало тенистых уголков, где Мусса скрывался от изнурительного зноя, и каменных выступов, куда он приходил холодным зимним утром погреться на теплом солнышке. Скалы полностью защищали водоем от ветров, а здешняя тишина была такой же совершенной, как синее небо.

Мусса приходил сюда один. Суеверные соплеменники побаивались злых духов, живших в воде, однако Мусса считал, что туареги просто боялись утонуть. Они со страхом и изумлением смотрели, как он плавает, уверенные, что, нырнув, он уже не вынырнет, а если и вынырнет, то непременно с дженумом на спине.

Он поднялся на скалу, нависавшую над водой, где привычно разделся и в нерешительности остановился. Как быть с тагельмустом? После церемонии он еще ни разу не плавал. Тагельмуст он тоже не снимал, даже во время сна и еды. Туареги носили тагельмуст постоянно, везде и всюду, но в нем неудобно плавать, и потом, здесь Муссу никто не увидит. Он снял тагельмуст, положил его рядом с рубашкой и штанами и нырнул в гельту. Ледяная вода обожгла тело. Этот природный водоем был глубоким и совершенно прозрачным. Мусса находился под водой, пока не запротестовали легкие, угрожая лопнуть. Он вынырнул, набрал побольше воздуха, наслаждаясь холодом. Его руки загребали воду, мышцы напрягались, а он все плавал под водой взад-вперед, изящно поворачиваясь в разные стороны. Нехватка воздуха заставила его вынырнуть, но он тут же погрузился опять. Мусса не знал, насколько глубока гельта. Дна он еще не достигал. Приходя сюда, он каждый раз играл с самим собой, ныряя все глубже и глубже, пока не появлялась резь в ушах и боль в легких, и это вынуждало его подниматься на поверхность. Ничего, когда-нибудь он достигнет дна.

Устав плавать под водой, Мусса лег на спину, закрыл глаза и позволил солнцу прожаривать