каких ворот карета с наследником выезжала. Просил показать окна комнат дворцовых, где жил наследник и которые венка — дружочек сердечный офицера — ему указывала.

Сказавши всё то же «угу», распорядился ехать дальше. Пояснил Румянцеву:

— Комнаты не парадные царевичу отвели, а по ним и почёт видно, выказанный его особе. Спрятаны к тому же апартаменты в глубине дворца: видно, огласку приёму царевича давать не хотели. — Поднял палец толстый: — Немаловажно.

На городской ратуше часы пробили полдень. Выслушав бой курантов, Пётр Андреевич пожелал перекусить. Расспросил Румянцева, где и что можно покушать, какое вино подают и сколько денег за то спрашивают. Румянцев назвал харчевню, где впервые встретил Ивана Афанасьева.

— Хорошо, — сказал Толстой, — но ты мне, голубчик, дознайщика башенного приведи, что запись о кавалере Кременецком тебе показал. Расстарайся, голубчик. Отобедать с ним я хочу.

В харчевню Пётр Андреевич вступил величественно. И не то чтобы на нём ленты или драгоценности какие сверкали, свидетельствуя о богатстве и знатности рода, — нет. Но походка, чрево, взор выдавали вельможу. Хозяин, и слово ещё от него не услышав, склонился низко.

Толстой тушу, над огнём подвешенную, оглядел внимательно. Повеселевшими глазами глянул на Румянцева:

— Изрядно, изрядно...

Голову к плечику пригнул, разглядывая тушу, как парсуну редкую.

Взяв вилку железную, потыкал мясо, носом потянул и указал, какие куски для него срезать. Сел за стол, но мясо не велел подавать, пока не придёт дознайщик. Сидел молча, многодумную голову на руку опустив. О чём размышлял — не сказывал, но задумался крепко. Даже глаза веками тяжёлыми прикрыл.

Вошёл дознайщик. Редкие волосёнки, порыжелый камзол, башмаки пыльные. Затоптался у порога, робея. Видно было, место своё человек знает. Скромный. Глаза в пол уставил. В Вене чиновный люд помельче по головке не гладили. Больше по-другому поступали: нет-нет да и стукнут. Сиди, есть повыше тебя, им вот — вольно.

Пётр Андреевич, не чинясь, бойко поднялся от стола и, расцветя улыбкой, как брата родного, подвёл дознайщика к столу, усадил и, осведомившись о здоровье, об успехах служебных, выказал радость отобедать вместе.

Австрияк приткнулся на краешке стула неловко, отвечал невпопад.

Подали мясо. Пётр Андреевич, хотя и сам тушу оглядывал и куски выбрал поподжаристее да пожирнее, к мясу почти не притронулся, а всё подкладывал и подкладывал растерявшемуся от такого внимания гостю. Тот благодарно кивал, поправлял тощий шарфик на шее, пошмыгивал остреньким носиком, но пообвыкся помаленьку и начал есть с аппетитом. Всё же нет-нет да и косил глаза на дорогие кольца Толстого, на богатое кружево манжет.

Пётр Андреевич, угощая австрияка, расспрашивал, как выглядел кавалер Кременецкий, в книге приезжих иностранцев записанный, что говорил он и что говорили люди его. Весёлым ли кавалер показался дознайщику, или видно было — печален тот путешественник?

Шутил много и выдавил-таки улыбку на бледных губах австрияка перепуганного. Смеяться заставил. Дознайщик, уже не смущаясь, рассказал всё, что знал.

Отобедав, Пётр Андреевич галантно проводил дознайщика до дверей. Раскланялся. Вернулся к столу, сел, раскинув пошире полы камзола, сказал Румянцеву:

— А теперь, голубчик, венку мне представь, дружка твоего сердечного. Сам поезжай к графу Шенборну. О моём приезде ему уже доложено. Ты же засвидетельствуй только моё к нему уважение.

Пальцами пошевелил неопределённо. Сказал ещё:

— Если вице-канцлер станет спрашивать, для чего прибыл я в Вену, без лишних слов скажи: граф-де интересуется фуражом для корпуса российского, что в Мекленбургии стоит. — Улыбнулся хитренько, переспросил: — Понял, голубчик?

Румянцев вытянулся, шпорами щёлкнул.

«Экий молодец, — подумал граф, глядя на него с удовольствием, — нет, не зря царь ломал стрельцов, головы рубил, не зря. Вот с такими многое можно сделать. А то не войско было, а квашня квашней. Только и знали, что лбом об пол трескать. Да воровать горазды были».

— Завтра, — сказал Толстой, — к замку Эренберговскому поедем. Поглядим, как стоит и чем славен.

* * *

К замку выехали поутру. Коней Пётр Андреевич гнать не велел. Ехали не спеша.

День выдался славный: солнце, ветерок не сильный гонит лёгкие облака. Видно далеко. Пётр Андреевич оконце в карете опустил, смотрел на земли незнакомые с интересом.

Показал на деревья, вдоль дороги посаженные, сказал, что неплохо и им такое в России завести. И для глаза приятно, да и снег в зимнюю пору задерживать будут.

В долинах деревеньки просматривались ясно. Деревеньки нарядные: крыши красные, черепичные, стены белёные.

Заметил граф:

— Трудолюбив народ сей. — Повернулся к Румянцеву, спросил неожиданно: — Как Шенборн, господин офицер, встретил? Что говорил?

— Вице-канцлер, — ответил Румянцев, — просил передать, что счастлив будет лично повстречаться с графом Толстым — знаменитым дипломатом.

— Угу, — сказал на то Пётр Андреевич. Отвернулся к окну.

Карета катила всё так же не спеша.

И больше ни слова не сказал граф, пока до замка не доехали. Сидел уютно, губами издавал звук, который можно было принять и за барабанную дробь и за гудение рожка. Потом и вовсе задремал. Всхрапывал легонько. Но когда на горе показался замок и Румянцев хотел было сказать, что, дескать, приехали, граф проговорил внятно:

— Вижу, голубчик, вижу.

Завертел головой, оглядывая замок, и соседний лес, и деревушку под горой.

— Так, так, — протянул, — вот что, голубчик, ступай к коменданту. Скажи, иностранец-де знатный замок осмотреть хочет. Деньги посули. И говори с ним погромче, голоса не жалей, дабы каждое слово в замке слышно было.

Румянцев выскочил из кареты и пошагал к замку, пыля ботфортами. Здесь, в горах, солнышко подсушило землю, и дорога уже пылила по-весеннему.

Офицер остановился у рва. Внизу плескалась вода, последние тающие льдины вызванивали о камни. В ров была отведена горная речонка. Румянцев вспомнил, как хотел ров вплавь перескочить. А здесь и воды-то было по колено, не более.

— Эй, стража! — крикнул офицер. — Стража!

В ворота высунулся солдат.

— Коменданта мне, — сказал Румянцев.

Солдат оглядел его недоверчиво. Перевёл взгляд на стоящую чуть поодаль карету. Граф из кареты к тому времени вышел и стоял пышный, в шубе, в шляпе с пером, необыкновенно ярким.

И перо то, и как стоял гость — вольно, представительно — солдата смутили.

А граф, улыбаясь широко, глазами по стенам замка шарил. Отыскал окошечко небольшое в башне угловой и взглядом в него упёрся. Ждал, что будет.

Солдат ушёл. Румянцев во весь голос зашумел:

— Стража! Эй, стража!

Вышел комендант. Румянцев треуголку снял и по всем правилам политеса заплясал