И все время требовалось заучивать тексты Корана. Чем больше втискивал их Роб в свою память, тем меньше они ему нравились. Коран был официальным сборником проповедей Пророка, а смысл того, чему учил Мухаммед, не менялся годами. Книга была переполнена повторами и многочисленными выпадами против иудеев и христиан.

Но Роб, стиснув зубы, трудился. Осла и мула он продал, чтобы не отвлекаться на кормление и уход за ними. Пищу проглатывал быстро, без всякого удовольствия, а на развлечения у него попросту не было ни минуты времени. Каждую ночь он читал, пока веки не смыкались сами собой, поэтому Роб приучил себя заправлять лампу малым количеством масла — тогда она сама угасала вскоре после того, как он засыпал за столом, уронив голову на руки. Теперь он понимал, для чего Бог дал ему такое большое сильное тело и острое зрение: стремясь сделаться ученым, он доходил до предела человеческих возможностей.

* * *

Но однажды вечером, почувствовав, что заниматься он больше не в силах, что ему остро требуется немного развеяться, Роб покинул свой домик в Яхуддийе и окунулся в ночную жизнь майдана[149].

Он привык видеть большие городские площади в дневное время — разжаренные солнцем открытые пространства, по краям которых, в относительной тени, пробирались немногочисленные прохожие, а кто-то сидел и дремал. Зато ночью, как выяснилось, на этих площадях кипела жизнь. Там бурно веселились многочисленные толпы простых персов.

Казалось, что говорят и смеются все одновременно, и шум стоял посильнее, чем на нескольких таких ярмарках, как в Гластонбери. Несколько напевающих песни жонглеров работали с пятью шариками каждый, весело, умело, Робу даже захотелось к ним присоединиться. Схватывались между собой мускулистые борцы, блестели натертые животным жиром тела (так противнику труднее было ухватиться). Зрители громко подавали советы и заключали пари. Непристойную пьеску показывали кукольники, подпрыгивали и переворачивались в воздухе акробаты, разносчики наперебой предлагали, пользуясь моментом, всевозможные блюда.

Роб остановился у освещенной факелом книжной лавки и выбрал книгу; это оказался сборник рисунков. На всех была изображена одна и та же пара, мужчина и женщина, но каждый раз менялась поза, в которой они предавались любви. Такие позы Робу никогда и во сне не снились.

— Все шестьдесят четыре рисунка, господин, — сообщил торговец.

Роб и понятия не имел, почему шестьдесят четыре и что это значит. Ему было известно, что законы ислама запрещают изображать подобие человека, ибо сказано в Коране: Аллах (славен Он вовеки!) — единственный творец жизни. Но занятную книгу Роб все же купил. Потом направился туда, где продавали освежающие напитки (и где стоял неумолчный гам), спросил себе вина.

— Вина не подаем. Здесь чайхана, чай подаем, — ответил ему женоподобный подавальщик. — Можно заказать чай, можно шербет, можно розовую воду, кипяченную с кардамоном.

— А что такое чай?

— Превосходный напиток. Кажется, его привозят из Индии. А может быть, он поступает к нам по Великому шелковому пути.

Роб заказал чай и блюдо со сластями.

— У нас есть отдельное помещение. Не желаете мальчика?

— Нет.

Напиток оказался очень горячим, янтарного цвета, не кислым и не сладким, но терпким. Роб не мог сразу решить, нравится ему или нет, зато сласти были отменные. Сверху, с окружающих майдан сводчатых галерей, полилась протяжная мелодия. Роб посмотрел в ту сторону — музыканты играли на сияющих начищенной медью трубах длиной в пять локтей[150]. Он сидел в тускло освещенной чайхане, рассматривал толпу и пил чай чашку за чашкой, пока сказитель не начал историю о Джамшиде, четвертом из легендарных царей-героев. Мифология привлекала Роба ничуть не больше, чем мужеложство, а потому он расплатился с подавальщиком и стал проталкиваться через толпу, оказавшись в конце концов на самом краю майдана. Немного постоял, разглядывая запряженные мулами повозки, которые медленно кружили по площади — Роб уже слышал о них от других учащихся медресе. Затем остановил один экипаж, отлично ухоженный, с нарисованной на дверце лилией.

Внутри было темно. Женщина пошевелилась лишь тогда, когда мулы снова тронулись с места. Вскоре Роб уже достаточно хорошо мог рассмотреть, что женщина толста, а по возрасту вполне годится ему в матери. Пока они занимались делом, он оценил ее: то была честная шлюха. Она не пыталась разыгрывать фальшивую страсть или делать вид, что получает великое удовольствие, но ублажала клиента нежно и умело.

Потом женщина потянула за шнурок, сообщая, что дело кончено, и сидевший на козлах сводник остановил повозку.

— Отвезите меня в Яхуддийе, — попросил Роб. — Я заплачу за ее время.

Они дружески лежали в покачивающейся колымаге.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Роб.

— Лорна. — Хорошо выученная, она не спросила его имени.

— А я Иессей бен Беньямин.

— Рада познакомиться, зимми, — застенчиво отозвалась женщина и потрогала напряженные мышцы его плеча. — Почему они напоминают большие узлы на канатах? Чего ты боишься, такой большой и сильный?

— Боюсь, что я скорее вол, а мне надо быть волком, — ответил он, улыбаясь в темноте.

— Вот уж не вол, в этом я сама убедилась, — сухо возразила она. — А какое у тебя ремесло?

— Учусь в маристане, хочу стать лекарем.

— А! Как Князь медиков. Моя двоюродная сестра служит поварихой у его первой жены с тех самых пор, как Ибн Сина живет в Исфагане.

— А ты знаешь, как зовут его дочь? — спросил Роб после минутного размышления.

— Никакой дочери нет, у Ибн Сины вообще нет детей. У него две жены: Реза Благочестивая, старая и больная, и Деспина Безобразная, молодая и красивая, но Аллах (славен он вовеки!) ни одну из них не благословил потомством.

— Понятно, — сказал Роб.

Прежде чем они прибыли в Яхуддийе, он еще раз, со всеми удобствами, воспользовался ее услугами. Потом указал вознице путь к своему дому и щедро заплатил за то, что оказался у себя, смог зажечь лампу и встретиться со своими лучшими друзьями и злейшими врагами — книгами.

Роб жил в большом городе, все время среди людей, но жизнь его была одинока. Каждое утро он встречал с другими учащимися и лишь к вечеру расставался с ними. Ему было известно, что Карим, Аббас и некоторые другие живут в кельях в самом медресе, а Мирдин и остальные учащиеся-евреи, как он полагал, должны жить где-то в Яхуддийе, но Роб совершенно не интересовался, какую жизнь они ведут за стенами школы и больницы. Ему казалось, что она должна быть похожей на ту, какую вел он сам — наполненной книгами, учебой. Роб не чувствовал себя одиноким, на это у него просто не было времени.