Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он серьезно глядел на меня, но его многозначительный взгляд меньше говорил мне, чем равнодушная спина полисмена.
— Понимаете, — продолжал Местер, — мое положение не совсем такое, как вам кажется. Да, я помог бежать заключенному, но вряд ли вы знаете почему. В нашем деле давно принято…
Прежде чем он кончил фразу, я крикнул:
— Стойте! Кто там за дверью?
По движению его губ я понял, что он сейчас спросит: «За какой?» — но он не успел. Из-за двери послышались такие звуки, словно там кто-то есть или хотя бы что-то движется.
— Кто в комнате священника? — крикнул я, шаря вокруг в поисках того, чем можно выломать дверь. Я поднял было железку, но вспомнил, какую роль она сыграла, и кинулся на дверь с кулаками, бессмысленно повторяя: «Кто — в комнате — священника?»
Ответил мне глухой голос, и произнес он:
— Священник.
Тяжелая дверь медленно открылась — видимо, толкала ее не очень сильная рука, — и тот же голос просто сказал:
— А кого же вы ждали?
Дверь распахнулась, открывая нам смущенного человека в большой шляпе, с большим зонтиком. Такому будничному существу не подходил бы романтический тайник для священников, если бы не то обстоятельство, что он был именно священник.
Ко мне он подошел прежде, чем я воскликнул: «Вы все-таки приехали!» — и, еще держа мою руку, пристально посмотрел на меня. Взгляд его был скорее серьезным, чем скорбным. Такие лица бывают, когда мы хороним друга, но не когда он умирает при нас.
— Что ж, могу вас поздравить, — сказал отец Браун.
Я растерянно спросил:
— С чем поздравлять в таком кошмаре?
И он серьезно ответил:
— С тем, что ваша невеста невиновна.
Я рассердился и воскликнул:
— Никто ее не обвинял!
Он важно кивнул, потом — вздохнул:
— Однако опасность была. Ну слава Богу, с ней все в порядке, правда?
Чтобы совсем уж все запутать, обращался он к человеку, звавшемуся Местером.
— О да! — отвечал тот.
Не скрою, я ощутил, что свалилось тяжкое бремя, о котором я и не ведал. Однако вопросы мои на этом не кончились.
— Вы знаете виновного? — спросил я.
— В определенном смысле да, — ответил священник. — Только не забывайте, что очень часто убийца — не самый виновный из всех.
— Хорошо, самого виновного! — нетерпеливо вскричал я. — Как наказать его?
— Он наказан, — сказал отец Браун.
В комнате, освещенной предвечерним светом, долго царило молчание. Наконец Местер грубо, но добродушно произнес:
— Вот что, преподобные, поговорите где-нибудь еще! О вечном огне или о подушечках, которые вы подкладываете под колени, — ну о всяких ваших делах. А этим делом займусь я, Стивен Шрайк. Может, слыхали?
— Подушечки и вечный огонь, — начал отец Браун уже в саду, — отличаются друг от друга…
— Сейчас не до глупостей, — не очень вежливо сказал я.
— …и отличие это, — благодушно продолжал он, — не лишено философского значения. Наши беды бывают двух видов. Есть беды случайные, они тут, внизу, мы просто падаем в них, как на подушечку. Есть и другие беды, посерьезней. Их мы ищем, где бы они ни были, — все ниже, ниже, в бездне.
И он машинально ткнул толстым пальцем в траву, усеянную маргаритками.
— Я рад, что вы приехали, — сказал я, — но выражайтесь, пожалуйста, яснее.
— Разве вы не поняли телеграммы? — кротко спросил он.
— Там была странная фраза, — ответил я. — Ключ — в том, что этот Местер веселый. Кстати, ключ и правда с ним связан!
— Пока — только ключ, — сказал отец Браун, — но догадка, как видите, правильная. Люди, отбывающие срок, редко бывают веселыми, особенно если их несправедливо обвинили. Вот мне и показалось, что его оптимизм немного чрезмерен. И потом, если ему так легко сбежать, почему он не сбежал один? Почему он связался с молодым человеком, который ему только мешает? Когда я об этом думал, я заметил еще одну фразу.
— Какую? — спросил я.
Он вынул мое письмо и прочитал:
«Они пробежали через двор, где работали заключенные».
— Ну, — продолжал он, немного помолчав, — это просто. Где, в какой тюрьме заключенные работают без присмотра? А если надзиратели были, разве дадут они двум узникам перелезть через стену, как на прогулке? Да, это просто. Потом — еще проще. «Поверить трудно, что им не помешал поднявшийся переполох». Что там — невозможно, если бы он поднялся. Так, дальше: «Ивлин и Харриет жадно слушали меня, но мне казалось, что Ивлин все знает». Как могла бы она знать, если бы полиция не помогла брату с ней связаться? Ведь у него не было верблюда или страуса, да и лодки не растут на деревьях. Словом, это просто. Бежал с ним сыщик, задумала побег полиция, а осуществило тюремное начальство.
— Зачем? — удивился я. — И при чем тут Саутби?
— Я сам не все понимаю, — сказал отец Браун. — Кое о чем я вас расспрошу, ведь вы их хорошо знаете. Пока примем одно: слова о веселости Местера оказались ключевыми. Теперь сосредоточимся на другой вашей фразе: «Мы решили, что Харриет должна немедленно уехать в Бат, там может понадобиться помощь». Заметьте, это идет сразу после слов об Ивлин. Вряд ли начальник тюрьмы телеграфировал сестрам: «Помогли бежать вашему брату». Сообщение пришло от Саутби.
Я думал, глядя на дальние холмы, чьи очертания повторялись в силуэте садовых деревьев, и наконец сказал наудачу:
— Кеннингтон?
Мой старый друг посмотрел на меня, но я его взгляда не понял.
— Роль капитана Кеннингтона исключительна, — начал он. — Мне такие случаи не встречались. К этому мы еще вернемся. Сейчас достаточно того, что, по вашим словам, Саутби ему не доверял.
Я снова посмотрел на холмы, и они показались мне больше, но темнее. А друг мой продолжал тоном человека, который все расставляет по порядку:
— Мне кажется, тут все сложно, но ясно. Если Ивлин получила весть от брата, почему он не сообщил, куда бежит? Почему она послала сестру к тете? Неужели она не знала, что брата там не будет? Гораздо безопасней написать, что ты едешь в Бат, чем что ты сбежал из тюрьмы. По-видимому, кто-то подсказал Саутби, чтобы тот скрыл, куда направляется. Кто же, если не тот, с кем он бежал?
— То есть полиция, как вы считаете, — уточнил я.
— Не я считаю, а он сам признался, — сказал отец Браун, пофыркал, помолчал и с неожиданной решительностью сел на скамейку. — Да, да! Все это замыслил не Саутби, а Местер или Шрайк. Тут — самая суть интриги.
Он сидел лицом ко мне, еще воинственней, чем обычно, сжимая тяжелую ручку зонтика. Над зеленью, осенявшей скамью, уже поднялась луна, и, взглянув на его лицо, я увидел, что оно светлее луны и кротче.