Появились венки из листьев вечнозеленых растений. Деревья в парке дали красные дугообразные ростки и побеги, напоминающие пенополистироловые леденцы в форме посоха. Вдоль тротуаров вытянулись тысячи фаролитос — утяжеленные песком бумажные пакеты с зажженной внутри свечой. Натан Ли никогда не думал, что в Лос-Аламосе осталось столько свечей. Как и детям в школе, Таре рассказали о Хануке и дрейдлах, Кванзаа, младенце Иисусе в яслях и о Санте. Разумеется, ее держали дома: застенчивая девочка была все еще подвержена тяжелым эмоциональным вспышкам. У капитана была коллекция старых пластинок: наслушавшись их, она вполголоса мурлыкала рождественские гимны из репертуара Перри Комо.

Исследователи приходили на работу с разрумянившимися щеками и в толстых свитерах. Микроволновки благоухали, как яблочный сидр. Вместо омелы над дверями кабинетов подвешивали стручки красных чили. Поднимались мензурки с домашним пивом, любовно выдержанным в лабораторной стеклянной таре. Каждый был настроен как следует повеселиться в праздник.

А непрошеные гости не уходили.

В течение нескольких недель чумной лагерь вдоль Рио-Гранде разросся до огромных размеров. Предыдущие расчеты военных были превышены в десятки раз. В долине скопилось порядка миллиона человек и еще больше было на пути сюда в последнем приступе движения колонистов Америки: тощие и обветренные, сидящие прямо на земле у границы страны Оз. С воздуха они напоминали миграцию колоссального стада животных. А еще — Вудсток.

Город негодовал. Разве не для них день и ночь трудятся ученые в поисках вакцины? Разве не заслуживают жители Лос-Аламоса собственного Рождества, не имеющего отношения к примитивному Христу, порожденному лихорадочным бредом зараженных чумой переселенцев? Будто древние предки с ножами явились к своим потомкам. Это было неправильно.

Религиозный пыл паломников был неистовым и пугающим. Камеры слежения, установленные к западу от реки, транслировали картинку ветхих палаток «Норт Фейс», ржавеющих лачуг из рифленого железа с односкатными крышами, картонных хибар, камней, сложенных для защиты от ветра, и выдолбленных в земле отхожих ям. Натану Ли пилигримы напомнили самого себя в базовом лагере Эвереста под конец сезона восхождений: растрепанные волосы, горящий взгляд. Ночи были уже морозными. Люди спали под открытым небом, некоторые едва одетые. Пойманный в ловушку меж стенами долины и потолком холодного воздуха дым костров стелился над их головами коричневым смогом. Склоны гор оголились: деревья и густой кустарник вырубали от Таоса на юг, до самого Санта-Фе. Сами же горы выглядели так, словно были обглоданы до земли гигантскими термитами. Все деревянное свозилось на тачках в утробу лагеря и сжигалось.

Паломники замерзали. Они жгли все, что горело и могло хоть немного их согреть. За исключением одного — крестов. Вдоль своего берега Рио-Гранде паломники соорудили их целую вереницу, протянувшуюся на добрую милю. Большие и прочные сосновые кресты были обращены к Лос-Аламосу.

В это время года Рио была по-прежнему широкой, но не столь бурной. Переправиться через нее не составляло труда. И все же по какой-то причине незваные гости оставались на восточном берегу реки. Лос-Аламос утешал себя этим самозапретом. Принцип дедукции подсказывал, что в таком густонаселенном лагере должна была работать своего рода оперативная разведка. Пилигримы сохраняли общественный порядок, снабжали себя самым необходимым, справедливо распределяли доставляемое пропитание. И помимо всего прочего, не нарушали негласную границу. Все говорило о том, что у них есть лидер или лидеры, которые понимали значение слова «суверенитет».

Однако вычислить вожака паломников не удавалось — во всяком случае, по картинкам камер наблюдения. Отдел разведки Лос-Аламоса скрупулезно, но безуспешно исследовал данные аэрофотосъемки в надежде рассмотреть хоть какое-то подобие центра или ядра притяжения людских потоков. По непонятной причине лидер предпочитал оставаться тайным и безымянным и действовать, не попадаясь на глаза. Поиск продолжался. Если бы лидер явил себя, город охотно придал бы легальные формы их сосуществованию. Лос-Аламос предложил бы увеличение поставок продовольствия. В свою очередь, лидеры осаждающих наверняка бы пошли на переговоры о признании речной границы и об укреплении мира.

Натан Ли придерживался другого мнения. Он видел длинный ряд деревянных крестов, которые могли бы отправить в костер замерзающие люди, но не делали этого. И считал, что ордой движет идея, а не лидеры. Он спорил с каждым, кто говорил о них. Пришельцев держало в узде не здравомыслие, а некое общее чувство. Они были резервуаром топлива, которое вот-вот подожгут.

И по-прежнему ничего не предпринимали генералы.

14 декабря видеокамеры дистанционного наблюдения выдали новую жуткую картинку лагеря. За ночь на десятке протянувшихся вдоль берега крестов оказались живые люди. Они корчились от боли, руки привязаны веревками к поперечинам, тела некоторых прикрывали лохмотья, остальные были наги.

Чрезвычайный совет пребывал в шоке. Достопочтенный баптистский священник с кустистыми бакенбардами потерял дар речи.

— Это, наверное, преступники? — предположил кто-то. — Скорее всего. Нарушили закон — их осудили. У них свои законы. Есть и наказания. И это хорошо.

Натан Ли разглядел на экране небольшие подпорки для ног распятых.

— Это кающиеся, — сообщил он всем.

Как раз когда они наблюдали, произошли изменения. «Распятые» вытащили руки из веревочных петель и слезли. Их места заняли дожидавшиеся своей очереди. И вновь Лос-Аламос нашел в происходящем утешительное объяснение.

— Ну прямо каскадеры, — съязвил один из членов совета.

— Как они выдерживают такой холод? — удивился кто-то. — Я прямо своей шкурой ощущаю занозы…

— Вот только куда это заведет? — спросила женщина.

— Ничего страшного не вижу, — откликнулся ее сосед.

— Это всего лишь театр, — объявил социолог. — Их муки — своего рода развлечение. А кресты — сцена.

Натан Ли имел совсем другое мнение, но держал его при себе. Неужели никто не заметил, что кресты с людьми обращены к Лос-Аламосу? Лагерь — послание «во плоти» городу.

Радикальное меньшинство стало большинством. Днем, когда потеплело, все кресты вдоль реки нашли своих «обитателей». Натану Ли вспомнились рассказы о последствиях бунта рабов под предводительством Спартака и иудейского восстания в Иерусалиме. А теперь люди корчились на крестах, торчавших меж палаток и изуродованных автомобилей. У ног распятых рыдали близкие. Зловещими кольцами полз к небу дым.

Может быть, пребывание в бегах — естественное для него состояние? С каждым часом Натану Ли чудились шаги все новых жертв чумы, готовых присоединиться к осаде, что наглухо закрыла долину. Все больше в нем крепла уверенность в том, что город уже никогда не удастся эвакуировать в подземное убежище, — он пытался гнать от себя эту мысль. Натан Ли подолгу смотрел на запад. Безголовый вулкан манил. С полуденным ветерком прилетали соблазны. «Возьми свою любовь, — звали они, — беги в пустыню».