3 марта 1806 года членами московского Английского клуба был дан обед в честь князя Багратиона. С. П. Жихарев, описывая в дневнике это событие, отмечает: «С третьего блюда начались тосты, и когда дежурный старшина, бригадир граф Толстой, встав, провозгласил: "Здоровье государя императора!" — все, начиная с градоначальника, встали с мест своих, и собрание разразилось таким громогласным "ура", что, кажется, встрепенулся бы и мертвый, если б в толпе этих людей, одушевленных такою живою любовью к государю и отечеству мог находиться мертвец. За сим последовал тост в честь князя Багратиона, и такое громкое "ура" трижды опять огласило залу…».

Приведем еще одно описание обеда в Английском клубе. На этот раз — в честь московского генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына.

А. Я. Булгаков писал 13 апреля 1833 года своему брату: «Было 300 с лишком человек… После первого блюда начались тосты с куплетами, кои на хорах пели Лавров, Петрова и другие театральные певцы. Первый куплет государю, 2-й императрице и наследнику, 3-й благоденствию России, 4-й князю Дм. Вл.[94], 5-й Москве, 6-й Английскому клубу; всякий тост был сопровождаем продолжительными рукоплесканиями и шумом чем ни попалось».

Таким образом, первый тост всегда произносили «за здоровье государя императора».

И еще одна многозначительная деталь: первый тост объявляли после перемены блюд, тогда как современные застолья грешат тем, что начинаются сразу с произнесения тоста.

Если на обеде или ужине присутствовал император, он произносил тост за здравие хозяйки дома.

Приведем рассказ графини Шуазель-Гуффье о пребывании императора Александра I в Литве, в доме графа Морикони: «Подали ужин. Император предложил руку хозяйке дома, чтобы перейти в столовую, которая так же, как и стол, была украшена цветами. Он отказался занять приготовленное ему почетное место и, с очаровательной живостью переставляя приборы, сказал: "Я Вас прошу позвольте мне быть простым смертным, — я тогда так счастлив"… Подняв стакан венгерского вина, он выпил за здоровье хозяйки…»[95].

Звучавшая во время обеда музыка в течение нескольких часов должна была «ласкать слух» сидящих за столом гостей. О том, какое впечатление порой производила эта музыка на присутствующих, читаем в письме Марты Вильмот: «Вчера в 2 часа ездили к графу Остер-ману поздравить его родственницу с именинами… Мы собрались в зале, который, как мне кажется, я вам уже описывала, с галереей, заполненной мужчинами, женщинами, детьми, карликами, юродивыми и неистовыми музыкантами, которые пели и играли так громко, как будто хотели, чтобы оглохли те, кого пощадили небеса. Совершенно нечувствительный к музыке, мой сосед справа князь** кокетничал со мной при каждой перемене блюд, и мы оживленно беседовали, насколько это было возможно в ужасном грохоте».

Работавший в имении князя Куракина архитектор В. А. Бакарев отмечал в своих записках следующее: «За столом всегда играла духовая музыка, в дни именин его или супруги его — инструментальная, которая помещалась в зимнем саду, бывшем рядом со столовой».

Известная французская портретистка Элизабет Виже-Лебрен, прожившая в России несколько лет, спустя многие годы с восторгом вспоминала о «прекрасной духовой музыке», которую ей довелось слушать во время обедов как в царских дворцах, так и в домах русских аристократов: «Во время всего обеда слышалась прекрасная духовая музыка; музыканты сидели в конце залы на широких хорах. Признаюсь, я люблю слушать музыку во время еды. Это единственная вещь, которая иногда рождает во мне желание быть высокопоставленной или очень богатой особой. Потому что хотя аббат Делиль и повторял часто, что "куски, проглоченные в болтовне, лучше перевариваются", но музыку я предпочитаю любой застольной беседе».

Немецкий путешественник Г. Райнбек, побывавший впервые в Москве в 1805 году, в «Заметках о поездке в Германию из Санкт-Петербурга через Москву…» подробно описывает обед в доме московского барина.

Оживленный застольный разговор явно обратил на себя внимание путешественника: «Обед длился примерно до пяти, и так как очень громко болтают, то рты в непрерывном движении. Здесь много острят, еще более смеются, но пьют немного… Обычно за столом бывает какой-нибудь бедный малый, служащий для острот и принужденный терпеть унижения, но притом очень остроумный и шутками возбуждающий смех».

«Во время обеда к нам присоединилось еще несколько знакомых и, между прочим, один молодой князь замечательно красивой наружности и довольно ограниченного ума, но большой добряк. Он добродушно сносил все остроты, которые другие отпускали на его счет».

Однако не в каждом доме гости могли позволить себе вести за обедом оживленный разговор. Рассказывая об обедах в доме сенатора Бакунина, Э. И. Стогов отмечает: «За столом была большая чинность, говорили только хозяева и близкие гости».

А вот еще одно свидетельство современника: «Разговор, который вел только хозяин дома, обращаясь исключительно к двум или трем лицам, тогда как прочие молчали, касался по большей части недостатков современного воспитания, испорченности народных нравов, вызванной обуявшей всех манией к путешествию и прискорбным пристрастием русских к французам, все познания коих ограничиваются, по его словам, умением расшаркаться и говорить каламбуры».

Другая атмосфера царила за столом, где собирались друзья или объединенные общими интересами люди.

Ни одно собрание друзей не обходилось без застолья.

Этот счет составлен другом Пушкина, лицейским старостой М. Яковлевым.

Деньги были истрачены на дружескую пирушку, состоявшуюся 19 октября 1834 года в его доме. Каждый год 19 октября, в день открытия Царскосельского лицея, собирались друзья «за дружеской трапезой и жженкой» то у одного, то у другого лицеиста, чтобы вспомнить пережитые годы.

В начале XIX века, когда литературные интересы поглощали дворянское общество, за обедами и ужинами происходили литературные состязания и поединки.

Об одном из таких литературных состязаний читаем в записках С. П. Жихарева:

«Ужин был человек на сто, очень хороший, но без преступного бородинского излишества. За одним из маленьких столиков, неподалеку от меня, сидели две дамы и трое мужчин, в числе которых был Павел Иванович Кутузов, и довольно горячо рассуждали о литературе, цитируя поочередно любимые стихи свои.