***

Вернувшись в дом Вивре, Лилит обнаружила Адама в гораздо лучшем состоянии. Впрочем, он по-прежнему не способен был встать на ноги. Она решила не сообщать мужу о своей миссии, чтобы уберечь от любого волнения, которое могло бы вызвать возврат болезни.

– Мне придется съездить в Сомбреном. Похоже, герцог решил посетить нас нынешней зимой. Как по-твоему, ты сможешь обойтись без мня?

– Мне гораздо лучше.

Из тех же соображений Лилит умолчала и о недуге Филиппа. О том, чтобы оставить ребенка с калекой, который не сможет уследить за лунатиком, и речи быть не могло.

– Нашего сына я заберу с собой. Я нахожу, что климат Парижа ему не на пользу.

Покуда супруги беседовали, мальчик заперся в своей комнате на последнем этаже, где, по своему обыкновению, просиживал целыми днями в полном одиночестве.

Адам недовольно вздохнул.

– Собственно, тебе вообще не надо было привозить его сюда!

– Ты же знаешь, что я не могу с ним разлучиться.

– Да, но в этом доме… Я ведь убил здесь его родителей… у него на глазах.

– Он спал…

– Откуда тебе знать?

– Неужели ты думаешь, что иначе он остался бы с нами? И к тому же он потерял память. Он совершенно забыл своих истинных родителей.

Адам снова вздохнул и умолк. Он чувствовал себя слишком слабым, чтобы спорить с Лилит. Да и вообще, когда речь заходила о Филиппе, последнее слово всегда оставалось за ней…

***

В отличие от других детей Филипп де Сомбреном играл всегда молча. Впрочем, «играть» – не вполне точное слово. Он грезил, выдумывал себе бесконечные истории, сидя или лежа прямо на полу.

Однако в тот день он заговорил. Он лежал на животе, один в большой комнате второго этажа, когда увидел прямо перед собой какой-то серый комочек, появившийся из щели в стене. Это была мышь, совсем маленькая мышка.

Безобидное видение заставило мальчика единым прыжком вскочить на ноги. У него вырвалось невольно:

– Мышонок!

Потом он повторил с каким-то странным беспокойством в голосе:

– Мышонок…

Анн был заключен в замке Куланж, на самом верху донжона. Чтобы как-то убить время, он смотрел сквозь прутья решетки на зимние небеса, которые то заволакивались облаками, то прояснялись. Он даже приохотился к этому ностальгическому зрелищу. Оно приносило успокоение его душе, как некогда – созерцание моря на корабле, плывущем в Иерусалим.

Для этого времени года было очень тепло. Анн уже начал оправляться от последствий неудавшейся попытки побега, во время которой чуть не погиб…

После своего поражения он оказался среди других рыцарей, плененных бургундскими сеньорами, и был доставлен в замок Куланж. Его победитель, Эсташ де Куланж, остался воевать, так что о выкупе пока речь не шла; судьбу пленника предстояло решить лишь после возвращения сеньора с войны.

А пока за узника отвечал начальник замковой стражи, Одилон Легри, славный, уже немолодой человек. В его обществе Анн и ознакомился с обстановкой, где ему предстояло существовать неопределенное время.

Замок Куланж, стоявший на берегу Ионны, был не из тех великолепных твердынь, что кое-где возвышаются в том краю. Этот замок совершенно не походил на замок Вивре и, еще того меньше, – на Куссон. Он представлял собой кучку разрозненных зданий довольно бедного и невзрачного вида, окруженную стеной и водяным рвом. В центре скопления строений находился донжон – высокая квадратная башня весьма древней постройки. У его подножия и помещалось то, что именовалось, собственно, «замком», но что на самом деле было четырьмя продолговатыми зданиями, напоминающими амбары. Одно из них было занято скотом и служило как раз хлевом и амбаром. Туда и поместили Безотрадного, окружив его, как обещал сир де Куланж, вниманием и заботой.

Анн был заперт на третьем, последнем, этаже донжона, в просторной комнате с высоким потолком. Окно тогда еще не было зарешечено. Оттуда открывался великолепный вид, скрашивавший суровость самого места заключения. Перед глазами расстилался чудесный пейзаж: на переднем плане Ионна, а вокруг – холмистый лес Кламси. Местность напоминала Валуа или окрестности Орлеана, что лишь подчеркивало всю бессмысленность войны между французами и бургундцами.

Сидя на самом верху своей башни, почти один во всем замке, Анн имел отличную возможность поразмыслить на досуге, но в этих размышлениях было мало ободряющего.

Он все думал, как бы ему выбраться отсюда, но, сколько бы ни ломал голову, так и не нашел в мыслях никого, кто бы мог заплатить за него выкуп… Анн был уверен, что Франсуа уже нет в живых. А если старик каким-то чудом еще жив, это ничего не меняло. Ведь он лишил правнука наследства в чью-то пользу – и этот кто-то никогда не выложит за пленника ни гроша. Если Анн отправит свою просьбу в Вивре, то лишь попусту огорчит своего прадеда.

Так же не могло быть речи о том, чтобы просить о помощи крестьян Невиля. Бедняги только-только отстроили свою деревню, и Анн не собирался обременять их своим освобождением. Что касается его крестного, Бастарда Орлеанского, – тот проявил уже достаточно щедрости при восстановлении Невиля, так что пора и честь знать.

Оставалось надеяться, что его освободят французские войска во время какой-нибудь военной операции. Укрепления замка слабоваты и недолго смогут сопротивляться штурму. Но Куланж – в самом сердце Бургундии, и Анн не строил никаких иллюзий насчет воинственности Карла VII и его советников…

В конце концов, он пришел к заключению, что, если не хочет остаться тут на долгие годы, то должен бежать, каков бы ни был риск.

И Анн незамедлительно приступил к осуществлению своего замысла, поступив так, как это делают в его положении беглецы. Он связал простыни и попытался спуститься из окна. Поскольку веревка оказалась недостаточно длинной, единственное, на что он мог рассчитывать, – это добраться по простыням до комнаты, расположенной этажом ниже.

Но страх высоты снова сыграл с Анном дурную шутку. Ступив ногой на край окна, он испытал такое головокружение, что камнем рухнул вниз.

Ему повезло. Кусты смягчили падение, и незадачливого беглеца нашли, всего в ссадинах и ушибах, но живого.

Одилон Легри, непосредственно отвечавший за пленника, с большими издержками вызвал из Осера врача. Несмотря на все хлопоты, Анн долго оставался в критическом состоянии.

Объяснялось это не столько серьезностью ран, сколько его душевным упадком. Анн не боролся, чтобы выздороветь, не сопротивлялся недугу. В своем полубреду он полагал, что так лучше. Он умрет в Куланже. Бургундский замок станет его могилой – вот и хорошо. Он ни о чем не жалел. Он хорошо сражался. Победил черного рыцаря. Его похоронят как доблестного воина, как Изидора. В некотором смысле даже лучше, что его побег не удался! Что за радость – вновь оказаться в полном одиночестве среди солдат?