Штейнберг не мог точно припомнить, сколько продовольствия в целом было доставлено из Бринлитца, но, как медик, он не сомневался, что если бы не помощь Шиндлера, то самое малое пятьдесят заключенных в лагере люфтваффе не дожили бы до весны.

Нельзя не упомянуть также и о не менее удивительном, чем спасение женщин из Аушвица, факте – спасении людей из Голечува.

Это место представляло собой каменоломню и цементный завод, размещенные в пределах самого Аушвица-III, вотчины принадлежащего СС «Немецкого предприятия земляных и каменных работ».

В январе 1945 года феодальным поместьям Аушвица приходил конец, и в середине месяца сто двадцать рабочих каменоломни в Голечуве погрузили в два грузовых вагона. Их путешествие было таким же скорбным, как и у всех остальных; но завершилось оно гораздо лучше, чем у многих.

В это время года почти все обитатели концлагерей, как и заключенные Голечува, были вынуждены сняться с места. Долека Горовитца отправили в Маутхаузен, а маленького Рихарда оставили – вместе с другими малышами. В конце месяца русские найдут его в Аушвице, брошенном эсэсовцами, и придут к совершенно правильному выводу, что он, как и другие дети, был предназначен для использования в медицинских экспериментах.

Генри Рознера и девятилетнего Олека (в котором почему-то отпала необходимость для лаборатории) погнали с колонной из Аушвица за тридцать миль от лагеря. Тех, кто не мог идти, пристреливали в хвосте шествия. В Сосновце всех погрузили в грузовые теплушки. Охранник-эсэсовец, которому было приказано отделять детей от взрослых, в виде особой любезности позволил Олеку остаться с Генри в одном вагоне, который был так набит, что всем приходилось стоять вплотную друг к другу.

Когда люди стали умирать от холода или жажды, некий человек, которого Генри описал как «хитрого еврея», предложил подтягивать завернутые в одеяла трупы к высоким крюкам, вделанным в стену. Так освобождалось чуть больше места для живых…

Чтобы мальчику было хоть немного удобнее, Генри делал то же самое: укутав Олека в одеяло, подвешивал сверток на крюк. Это положение позволяло ребенку не только легче переносить дорогу, но и когда состав останавливался на станциях или боковых путях, он мог попросить немцев, дежуривших на путях, кинуть ему снежок сквозь решетку. Попавший в вагон снег позволял ощутить на языке влажность холодных кристаллов, утоляя жажду.

До Дахау поезд тащился семь дней, и половина обитателей вагона, где находились Рознеры, скончалась. Когда состав наконец прибыл на место назначения и в вагоне откатили двери, Олек свалился в снег, пополз, забрался под вагон, отломил наросшую сосульку и стал жадно лизать ее.

Так в январе 1945 года выглядело путешествие по Европе.

Но для заключенных из каменоломен Голечува оно носило еще более ужасающий характер. Распоряжение о погрузке их в два грузовых вагона, сохранившееся в архивах Яд ва-Шема, свидетельствует, что все десять дней путешествия они оставались без еды, и морозы стояли такие, что стены и двери обледенели. Р., которому было тогда шестнадцать лет, вспоминал, что они соскребали кристаллы льда со стен и увлажняли ими пересохшие рты. Даже при остановке в Биркенау вагоны не стали разгружать. Вплоть до самых последних дней там полным ходом шел процесс уничтожения его обитателей. До прибывших из Голечува просто никому не было дела. Их вагоны продолжали стоять, забытые на путях, пока к ним не подцепили локомотив, который, оттащив на пятьдесят миль, снова бросил их. Их продолжали подвозить к воротам лагерей, коменданты которых отказывались принимать людей, потому что они, во-первых, потеряли всякую ценность для нужд производства, а во-вторых, не хватало мест и даже самой жалкой еды для их прокорма.

В ранние утренние часы одного из последних дней января их отцепили от поезда и загнали на пути депо в Цвиттау. Один из приятелей Оскара Шиндлера позвонил ему и сообщил, что слышал, как в одном из вагонов скребутся и стонут люди. Мольбы из-за стенок раздавались на многих языках, ибо, как явствует из дошедших до нас документов, там были жители Словакии, Польши, Чехии, Германии, Франции, Венгрии, Нидерландов и Сербии. Позвонившим приятелем, скорее всего, был шурин Оскара. Шиндлер попросил его сразу же перегнать эти вагоны по путям в Бринлитц.

Утро было страшно холодным – минус тридцать градусов по Цельсию, как утверждает Штерн. Даже старающийся придерживаться точности Биберштейн соглашается, что было не ниже двадцати. Польдека Пфефферберга подняли с нар, и, прихватив свою грелку, он отправился по заснеженным путям вскрывать двери, которые обледенели до твердости стали.

И услышал слабые, как из загробного мира, стоны, доносящиеся изнутри…

Трудно описать, что предстало перед его глазами, когда двери наконец удалось откатить. Середину каждого вагона занимала пирамида окоченевших трупов с вытянутыми в смертной муке конечностями. От сотни или чуть больше оставшихся в живых шло ужасающее зловоние. Они почернели от холода и напоминали собой живые скелеты. Никто из них не весил больше семидесяти пяти фунтов.

Оскара Шиндлера на путях не было. Он отдавал распоряжения на заводе, где в углу одного из цехов уже готовились принимать узников из Голечува. Заключенные разбирали остатки станков Гофмана и вытаскивали все в гаражи. Охапками соломы покрывали пол.

Шиндлер же направился к Липольду. Унтерштурмфюрер решительно отказывался принимать заключенных из Голечува, как и все остальные коменданты за последние несколько недель. Липольд резонно заметил, что никому не удастся убедить его, будто эти полутрупы могут производить боеприпасы. Признав его правоту, Оскар Шиндлер уточнил, что все они будут внесены в лагерные списки, то есть за каждого из них он, директор предприятия, будет вносить плату – по шесть рейхсмарок в день.

– После того как они оправятся, я смогу использовать их, – сказал Оскар.

В этой ситуации для Липольда представляли интерес два аспекта. Во-первых, он понимал, что Шиндлера все равно не остановить. Во-вторых, увеличившееся население Бринлитца повлечет за собой увеличение выплат, что не может не обрадовать Хассеброка. Липольд тут же внес заключенных в списки, поставив дату прибытия, так что когда людей из Голечува проносили на руках через ворота лагеря, потому что сами они идти не могли, Оскар уже платил за них.

В стенах мастерских их завернули в одеяла и бережно уложили на солому. В сопровождении двух заключенных явилась Эмили: они принесли несколько огромных ведер с горячей овсяной кашей. Врачи обратили внимание на многочисленные обморожения, для лечения которых требовалась специальная мазь. Доктор Биберштейн намекнул Шиндлеру, что для выхаживания пациентов из Голечува необходимы витамины, хотя он не сомневается, что в Моравии их можно найти…

К тому времени под навесом уже лежало шестнадцать окоченевших трупов. Взглянув на них, рабби Левертов понял, что их тела, скованные холодом, будет трудно похоронить в соответствии с ортодоксальными требованиями, которые не допускают каких-либо повреждений тела, тем более вывихнутых костей. К тому же Левертов понимал, что эту проблему предстоит обсудить с комендантом. В числе предписаний из секции «О» Липольд имел указание избавляться от трупов путем предания их огню. В котельной были для этого все условия, жар производственных печей позволял едва ли не испарять плоть мертвых тел. Тем не менее Шиндлер уже дважды отказывал ему в разрешении на подобное использование печей.