Он махнул штурману и пошел к пульту управления. Штурман, ни на кого не глядя, вышел. Через минуту гулко бухнул наружный люк.

– Девушки, – сказал капитан Корф, не оборачиваясь, – они делают нас слабыми. Слабыми, как они. Но надо сопротивляться. Приготовимся.

Он полез в боковой карман, вытащил фотографию, поставил на пульт перед собой.

– Вот так, – сказал он. – И никак по-другому, если рейс опасен. По местам, господа.

Быков сел у пульта рядом с капитаном. Жилин пристегнулся в кресле перед рацией.

– Диспетчер! – сказал капитан.

– Есть диспетчер, – откликнулся дежурный обсерватории.

– Прошу старт!

– Даю старт!

Капитан Корф нажал стартер, и все сдвинулось. И тогда Жилин вдруг вспомнил: «Юрка!» Несколько секунд он глядел на рацию, вздыхающую грустными вздохами Михаила Антоновича. Он просто не знал, как поступить. Танкер уже покинул зону обсерватории, и капитан Корф, маневрируя рулями, выводил корабль на пеленг. Не будем-ка паниковать, подумал Жилин. Не так уж плохи дела. Пока еще не случилось ничего страшного.

– Михаил! – позвал голос Юрковского. – Скоро ты там?

– Сейчас, Володенька, – отозвался Михаил Антонович. Голос у него был какой-то странный – не то усталый, не то растерянный.

– Хо! – сказал позади голос Юры.

Жилин обернулся. В рубку входил Юра, заспанный и очень обрадованный.

– Вы тоже на «Кольцо-2»? – спросил он.

Быков дико взглянул на него.

– Химмельдоннерветтер! – прошептал капитан Корф. Он тоже начисто забыл о Юре. – Пассажиер! Ф-в каюта! – крикнул он грозно. Его рыжие бакенбарды страшно растопырились.

Михаил Антонович вдруг громко сказал:

– Володя… Будь добр, отведи космоскаф метров на тридцать. Сумеешь?

Юрковский недовольно заворчал.

– Ну попробую, – сказал он. – А зачем это тебе понадобилось?

– Так мне будет удобней, Володя. Пожалуйста.

Быков вдруг встал и рванул на себе застежки куртки. Юра с ужасом глядел на него. Лицо Быкова, всегда красно-кирпичное, сделалось бело-синим. Юрковский вдруг закричал:

– Камень! Миша, камень! Назад! Бросай все!

Послышался слабый стон, и Михаил Антонович сказал дрожащим голосом:

– Уходи, Володенька. Скорее уходи. Я не могу.

– Скорость, – прохрипел Быков.

– Что значит – не могу? – завизжал Юрковский. Было слышно, как он тяжело дышит.

– Уходи, уходи, не надо сюда… – бормотал Михаил Антонович. – Ничего не выйдет… Не надо, не надо…

– Так вот в чем дело, – сказал Юрковский. – Что же ты молчал? Ну, это ничего. Мы сейчас. Сейчас… Эк тебя угораздило…

– Скорость, скорость… – рычал Быков.

Капитан Корф, перекосив веснушчатое лицо, навис над клавишами управления. Перегрузка нарастала.

– Сейчас, Мишенька, сейчас… – бодро говорил Юрковский. – Вот так… Эх, лом бы мне…

– Поздно, – неожиданно спокойно сказал Михаил Антонович.

В наступившей тишине было слышно, как они тяжело, с хрипом, дышат.

– Да, – сказал Юрковский. – Поздно.

– Уйди, – сказал Михаил Антонович.

– Нет.

– Зря.

– Ничего, – сказал Юрковский, – это быстро.

Раздался сухой смешок.

– Мы даже не заметим. Закрой глаза, Миша.

И после короткой тишины кто-то – непонятно, кто, – тихо и жалобно позвал:

– Алеша… Алексей…

Быков молча отшвырнул капитана Корфа, как котенка, и впился пальцами в клавиши. Танкер рвануло. Вдавленный в кресло страшной перегрузкой, Жилин успел только подумать: «Форсаж!» На секунду он потерял сознание. Затем сквозь шум в ушах он услыхал короткий оборвавшийся крик, как от сильной боли, и через красную пелену, застилавшую глаза, увидел, как стрелка автопеленгатора дрогнула и расслабленно закачалась из стороны в сторону.

– Миша! – закричал Быков. – Ребята!

Он упал головой на пульт и громко, неумело заплакал…

…Юре было плохо. Его тошнило, сильно болела голова. Его мучил какой-то странный двойной бред. Он лежал на своей койке в тесной, темной каюте «Тахмасиба», и в то же время это была его светлая большая комната дома на Земле. В комнату входила мама, клала холодную приятную руку ему на щеку и говорила голосом Жилина: «Нет, еще спит». Юре хотелось сказать, что он не спит, но это почему-то нельзя было делать. Какие-то люди, знакомые и незнакомые, проходили мимо, и один из них – в белом халате – нагнулся и очень сильно ударил Юру по больной разбитой голове, и сейчас же Михаил Антонович жалобно сказал: «Алеша… Алексей…», – а Быков, страшный, бледный как мертвец, схватился за пульт, и Юру кинуло вдоль коридора головой на острое и твердое. Играла печальная до слез музыка, и чей-то голос говорил: «…при исследовании Кольца Сатурна погибли генеральный инспектор Международного управления космических сообщений Владимир Сергеевич Юрковский и старейший штурман-космонавт Михаил Антонович Крутиков…» И Юра плакал, как плачут во сне даже взрослые люди, когда им приснится что-нибудь печальное…

Когда Юра пришел в себя, то увидел, что находится действительно в каюте «Тахмасиба», а рядом стоит врач в белом халате.

– Ну вот, давно бы так, – сказал Жилин, печально улыбаясь.

– Они правда погибли? – спросил Юра.

Жилин молча кивнул.

– А Алексей Петрович?

Жилин ничего не сказал.

Врач спросил:

– Голова сильно болит?

Юра прислушался.

– Нет, – сказал он. – Не сильно.

– Это хорошо, – сказал врач. – Дней пять полежишь и будешь здоров.

– Меня не отправят на Землю? – спросил Юра. Он вдруг очень испугался, что его отправят на Землю.

– Нет, зачем же, – удивился врач, а Жилин бодро сообщил:

– О тебе уже справлялись с «Кольца-2», хотят тебя навестить.

– Пусть, – сказал Юра.

Врач сказал Жилину, что Юру надо через каждые три часа поить микстурой, предупредил, что придет послезавтра, и ушел. Жилин сказал, что скоро заглянет, и пошел его проводить. Юра снова закрыл глаза. Погибли, подумал он. Никто больше не назовет меня кадетом и не попросит побеседовать со стариком, и никто не станет добрым голосом застенчиво читать свои мемуары о милейших и прекраснейших людях. Этого не будет никогда. Самое страшное – что этого не будет никогда. Можно разбить себе голову о стену, можно разорвать рубашку – все равно никогда не увидеть Владимира Сергеевича, как он стоит перед душевой в своем роскошном халате, с гигантским полотенцем через плечо и как Михаил Антонович раскладывает по тарелкам неизменную овсяную кашу и ласково улыбается. Никогда, никогда, никогда… Почему никогда? Как это так можно, чтобы никогда? Какой-то дурацкий камень в каком-то дурацком Кольце дурацкого Сатурна… И людей, которые должны быть, просто обязаны быть, потому что мир без них хуже, – этих людей нет и никогда больше не будет…