Шон склонился к ней и обнял. Он говорил ей ласковые слова, и она цеплялась за него и проводила губами по его лицу. Мир исчез, остался лишь стоящий во тьме фургон, освещенный единственной лампой и любовью двух людей.

Неожиданно она напряглась в его руках и ахнула. Шон держал ее, лицо его стало беспомощным, а большие руки робко и неуверенно лежали на ее плечах.

– Что я могу сделать, милая? Как помочь тебе?

Тело ее немного расслабилось, и она прошептала:

– Ты нашел священника?

– Священник! – Шон совершенно забыл о нем. По-прежнему прижимая к себе Катрину, Шон повернулся и заорал: – Альфонсо… Быстрей!

У входа в фургон появилось лицо Альфонсо, бледное от усталости и покрытое пылью и грязью.

– Пожените нас. Быстрей! Ча-ча, чоп-чоп!

Альфонсо поднялся в фургон. Его облачение было порвано, сквозь дыры виднелись белые костлявые колени. Он встал перед ними и открыл книгу.

– Кольцо? – спросил он по-португальски.

– Да, – сказал Шон.

– Нет, нет. Кольцо? – Отец Альфонсо поднял палец и сделал красноречивый жест. – Кольцо?

– Я думаю, он хочет обручальное кольцо, – прошептала Катрина.

– О мой Бог, – сказал Шон. – Я совершенно забыл об этом. – Он в отчаянии осмотрелся. – Чем бы его заменить? У тебя в сундуке нет кольца или чего-нибудь такого?

Катрина отрицательно покачала головой, открыла глаза, собираясь что-то сказать, но начался новый приступ боли. Шон держал ее, пока он длился, а когда она расслабилась, сердито посмотрел на Альфонсо:

– Пожени нас, черт тебя побери! Не видишь, что у нас нет времени на пустяки?

– Кольцо? – повторил Альфонсо, совершенно убитый.

– Ладно, будет тебе кольцо.

Шон выпрыгнул из фургона и подозвал Мбежане.

– Принеси мое ружье! Побыстрей.

Шон не задумываясь заставил бы португальца под угрозой смерти выполнять свой долг, а Мбежане готов был ему помочь. Он принес ружье. В оружейном поясе Шон отыскал золотой соверен, бросил его на землю и прижал к нему ствол. Пуля проделала в монете рваное отверстие. Шон бросил ружье Мбежане, схватил маленький золотой кружок и вернулся в фургон.

Трижды за время службы боль заставляла Катрину ахать, и каждый раз Шон крепко обнимал ее, а отец Альфонсо ускорял церемонию. Шон надел пробитый соверен на палец Катрине и поцеловал ее. Альфонсо прочитал последние строки на латыни, и Катрина сказала:

– О Шон, он выходит.

– Прочь отсюда! – сказал Шон священнику и выразительно показал на выход из фургона. Альфонсо с облегчением удалился.

Хотя роды длились недолго, Шон чувствовал себя не лучше, чем когда отрезали ногу Гаррику. Потом хлынул скользкий поток, и все закончилось. Катрина лежала тихая и бледная, а рядом, все еще связанный с ней, лежал окровавленный ребенок, их творение.

– Он мертвый, – прохрипел Шон. Он поднялся и попятился к дальней стене фургона.

Но Катрина яростно села:

– Нет, он жив! Шон, ты должен мне помочь.

Она говорила ему, что делать, и наконец ребенок закричал.

– Это мальчик, – негромко сказала Катрина. – О Шон… мальчик.

Такой прекрасной он ее никогда не видел – усталой, бледной и прекрасной.

Возражения Шона были напрасны – на следующее утро Катрина уже встала и надела старое платье. Шон метался между нею и ребенком на койке.

– Я все еще толстая, – пожаловалась Катрина.

– Милая, полежи в кровати еще день-два.

Она сделала гримасу и занялась шнурками корсета.

– А кто будет присматривать за ребенком?

– Я! – с готовностью сказал Шон. – Ты можешь говорить мне, что делать.

Спорить с Катриной – все равно что пытаться пальцами схватить ртуть: и силы терять не стоит. Она кончила одеваться и взяла ребенка.

– Помоги мне спуститься по ступенькам.

Она улыбнулась.

Шон и Альфонсо поставили для нее стул в тени дерева шума, и слуги собрались посмотреть на ребенка. Катрина держала его на коленях, а Шон неуверенно возвышался над ними. Ему все это казалось еще не вполне настоящим… сознание не могло вместить столько за такое короткое время.

Он улыбался, слушая непрерывный поток комментариев слуг, и рука его уже не отвечала на пожатие, когда Альфонсо стискивал ее в двадцатый раз за утро.

– Возьми своего ребенка, нкози. Посмотрим на тебя с ним на руках, – сказал Мбежане, и остальные зулусы поддержали его. Выражение лица Шона медленно изменилось – на нем появилась опаска.

– Возьми его, нкози.

Катрина протянула ему сверток, и в глазах Шона появилось загнанное выражение.

– Не бойся, нкози, у него нет зубов, он тебя не укусит, – подбодрил Хлуби.

Шон неловко держал своего первенца, согнув спину и приняв позу отца. Зулусы поздравляли его, и постепенно лицо Шона разгладилось и стало гордым.

– Мбежане, он ведь красавец?

– Такой же красавец, как его отец, – согласился Мбежане.

Шон посмотрел на ребенка внимательнее. Темные волосы, нос приплюснутый, как у бульдога, глаза молочно-серые, а ноги длинные, худые и красные.

– Как ты его назовешь? – спросил Хлуби.

Шон посмотрел на Катрину.

– Скажи, – попросил он.

– Его будут звать Дирк, – сказала она на зулусском.

– Что это значит? – спросил Хлуби, и Шон ответил:

– Это значит кинжал… острый нож.

Слуги сразу одобрительно закивали. Хлуби достал табакерку и пустил по кругу, Мбежане взял понюшку.

– Хорошее имя, – сказал он.

Отцовство, этот мудрый алхимик, за двенадцать часов изменило отношение Шона к жизни. Раньше никогда никто так не зависел от него, не был таким абсолютно беспомощным и уязвимым. В первый вечер Шон сидел в фургоне и смотрел, как Катрина, чуть наклонившись, кормит ребенка грудью. Ее волосы мягкой волной падали на щеку, лицо стало полнее, оно приобрело материнское выражение. Ребенок с красным личиком сосал с легкими всхлипываниями. Катрина смотрела на него и улыбалась, а младенец тянул к груди крошечные кулачки и жадный рот.

Шон подошел к кровати, сел рядом и обнял обоих. Катрина щекой прижалась к его груди, ее волосы были теплыми и чистыми. Мальчик продолжал шумно сосать. Шон испытывал смутное возбуждение, как будто впереди его ждали новые приключения.

Неделю спустя, когда на небе появились первые дождевые тучи, Шон перевел фургоны через Саби и поднялся выше по склонам гор, чтобы уйти от жары на равнине.