– Есть в запасе целая сотня. Да здесь можно заказать по телефону все, что угодно.

– Зайдешь в отель и разбудишь, если меня уже не будет в «Шехерезаде».

– Зайду в любом случае, с новостями или без них.

– Хорошо. Прощай, Равик.

– Прощай, Борис.

Равик закрыл за ним дверь. В комнате вдруг стало совсем тихо. Он сел в угол дивана и принялся разглядывать обои из синего шелка с бордюром. За два дня он изучил их лучше, чем обои тех комнат, где жил годами. Он изучил также зеркало, серый велюровый ковер на полу с темным пятном у окна, каждую линию стола, кровати, чехлы на креслах – все это уже было ему знакомо до тошноты… Только телефон по-прежнему оставался таинственным и неизвестным.

«Тальбо» стоял на улице Бассано между «рено» и «мерседес-бенцем». «Мерседес» был совсем новенький и имел итальянский номерной знак. Равик вывел свой «тальбо» из ряда машин. По неосторожности он задел «мерседес» и оставил царапину на его левом крыле. Не обратив на это никакого внимания, он быстро поехал к Бульвару Осман.

Машина шла с большой скоростью. Приятно, что она так послушна в его руках. Это рассеивало мрачное чувство, словно цементом забившее ему грудь.

Было около четырех часов утра. Следовало бы еще подождать. Но вдруг все показалось донельзя бессмысленным. Хааке, наверно, уже давно позабыл об их мимолетной встрече. Может быть, он вообще не приехал в Париж. Теперь и в самой Германии дел по горло.

Морозов стоял у входа в «Шехерезаду». Равик оставил машину за ближайшим углом и вернулся назад. Морозов еще издали заметил его.

– Тебе передали, что я звонил?

– Нет. А что случилось?

– Я звонил тебе минут пять назад. Среди наших посетителей несколько немцев. Один из них похож на…

– Где они?

– Неподалеку от оркестра. Единственный столик, за которым сидят четверо мужчин. Войдешь в зал – сразу увидишь.

– Хорошо.

– Займи маленький столик у входа. Я попросил держать его в резерве.

– Хорошо, хорошо, Борис.

Равик остановился в дверях. В зале было темно. Луч прожектора падал на танцевальный круг, освещая певицу в серебристом платье. Узкий конус света был настолько ярок, что за его пределами ничего нельзя было разглядеть. Равик смотрел в сторону оркестра, но не видел столика – белый, трепетный луч прожектора, казалось, скрывал его.

Он сел за столик у двери. Кельнер принес графин водки. Оркестр словно изнывал. Медленно, как улитка, полз и полз сладковатый туман мелодии. «J'iattendrai… J'iattendrai…"[23]Певица поклонилась. Раздались аплодисменты. Равик подался вперед: сейчас выключат прожектор. Певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул ей и приложил скрипку к подбородку. Цимбалы подбросили ввысь несколько приглушенных пассажей. Снова песенка. «La chapelle au ceair de la lune".