Банкир Адольф Келлер не скрываясь признает: «Банкам и так хватает хлопот с оборотом капиталов и фальшивыми векселями, чтобы еще разбираться в делах тех, кто ждет от нас помощи».

Беда Биротто в том, что он не умеет вовремя остановиться. Будучи честным человеком, в сложившейся ситуации он вынужден плутовать. Биротто мечтает о таком законе, который различал бы дельцов-неудачников, вполне способных встать на ноги, если им дать шанс, и истинных банкротов. Последних следовало бы на два часа выставлять на всеобщее обозрение в здании Биржи, как раньше выставляли к позорному столбу преступников, а затем высылать из страны.

«Цезарь Биротто» в год своего появления в печати получил неоднозначные оценки критики. В номере от 4 января «Шаривари» опубликовала статью под названием «История возвышения и падения Оноре де Бальзака». «Фигаро» же всячески защищала «своего» автора и расхваливала роман. Остальные издания высказались сдержанно: «слишком много подробностей», «переливание из пустого в порожнее», «фарс, который мог бы стать занятным, будь он покороче». Откуда им было знать, что раскритикованные ими «длинноты» осчастливят в будущем специалистов по истории экономики, которые благодаря Бальзаку смогут составить себе точное представление о том, как абстрактные экономические законы «претворялись в плоть и кровь» в далеком 1837 году (Рене Гиз).

Наступил январь 1838 года. Бальзак вел жизнь затворника и уверял знакомых, что спит по 18 часов в сутки. Его наперебой приглашали, он отказывался, делая исключения лишь для графа де Кастеллана, который у себя в замке ставил пьесы. Бальзак в это время всерьез подумывал о драматургии. Постоянное перенапряжение сделало свое дело. Он стал раздражительным, привычное общество казалось ему пустым и вздорным. Чужая праздность была ему невыносима.

Февраль он провел во Фрапеле (провинция Берри). В субботу 24 февраля он на неделю уехал в гости к Жорж Санд. Еще недавно, в 1830 году, когда она звалась мадам Дюдеван, Жорж Санд охотно проделала бы путь в десять лье, чтобы увидеться с Бальзаком. Некоторое время их объединяло нечто вроде дружбы, когда они сблизились через Иасента Табо де Латуша, в 1830 году руководившего «Фигаро», пока Бальзак не догадался, как опасен может быть Латуш: «В одно прекрасное утро вы обнаружите в нем своего смертельного врага». Так и случилось. Стоило Жорж Санд добиться славы, как Латуш резко переменил к ней свое отношение. «Слава опьянила ее, — уверял он, — она готова пожертвовать ради нее своими друзьями и не желает слушать ничьих советов». В 1833 году Жорж Санд переживала пору страстного увлечения Жюлем Сандо. Жили они в квартире на набережной Малаке, предоставленной Латушем. Бальзак бывал там на нескольких вечерах, с жаром делясь с присутствующими замыслами своих будущих произведений. Жорж Санд сидела, забившись в угол, и пожирала его глазами пантеры, намерившейся броситься на своего дрессировщика. Вскоре Жорж Санд начала сожалеть об оставленном в Ноане семейном «гнезде» и все больше тосковала по своим детям. Первое впечатление от обворожительного Жюля Сандо рассеялось и сменилось трезвым взглядом на человека, растратившего в парижских гостиных свою молодость и не нажившего ничего, кроме безмерного тщеславия.

И Санд выставила «малыша Жюля» за дверь. Сандо уехал в Италию, чтобы по возвращении поселиться у Бальзака и занять место его секретаря. Во всем, что касалось работы, он проявлял чудеса изворотливости, лишь бы ничего не делать, правда, доставил Бальзаку немало радости, познакомив его с «пухленьким пажом» — Каролиной Марбути, прибывшей из Турина. Ему даже удалось вытянуть из Бальзака, легко занимавшего деньги и с трудом их одалживающего, 5 тысяч франков. Сандо уверял, что Люсьен де Рюбампре списан с него, хотя на самом деле с бальзаковским персонажем его объединяло не так уж много общего: лишь то, что он тоже молодым человеком приехал из провинции в Париж, с головой, набитой стихами, и со страстным желанием пристроиться при каком-нибудь крупном банкире или ком-нибудь в этом роде, поскольку его не покидала уверенность, что стоит тому молвить словечко, и судьба «малыша Жюля» будет решена.

В начале февраля Бальзак уже был во Фрапеле и мечтал о встрече с Жорж Санд — «не то с львицей Берри, затаившейся в своей пещере, не то с соловьем, укрывшимся в своем гнезде».

24 февраля Бальзак приехал в Ноанский замок. Он нашел свою старую знакомую слегка расплывшейся («подбородок как у борова»), все с тем же крупным носом и теми же прекрасными глазами. Она писала по ночам, а днем, задумавшись, нередко принимала самый глупый вид. Как Бальзак написал Еве Ганской, больше всего его поразила ее манера одеваться. Ее «рабочий костюм» состоял из халата, желтых туфель с бахромой и алых панталон. Она обожала принимать друзей, для которых ее дом был всегда открыт. Так, недавно в течение одиннадцати недель у нее гостили Лист и Мари д’Агу.

В декабре 1833 года, находясь в Женеве, Бальзак услышал историю Мари де Флавиньи, в литературном мире более известную под псевдонимом Даниэля Стерна (1805–1876). Ей было 22 года, когда она вышла замуж за полковника кавалерии графа Шарля д’Агу, хотя к военным всегда относилась с предубеждением. В конце 1832 года она познакомилась с Листом, и эта встреча перевернула всю ее жизнь. Франц и Мари поняли, что созданы друг для друга, и поклялись друг другу в вечной, безграничной, безоглядной любви.

Бальзак оставил нам описание Мари д’Агу. «Эта уроженка Турени с желтоватым цветом лица и клочковатыми волосами своей худобой и бледностью производила довольно отталкивающее впечатление». Мать Мари д’Агу происходила из семьи франкфуртского финансиста, отец ее был пэром Франции.

Живя в Женеве, Мари ждала ребенка. Она оставалась в Швейцарии, потому что не хотела, чтобы ее законный муж получил на ребенка какие-то права. Бландина родилась 18 декабря 1835 года, и Лист официально признал ее своей дочерью. Затем от их союза родилось еще двое детей: 25 декабря 1837 года на свет появилась Козима, которая впоследствии вышла замуж за Рихарда Вагнера, и в 1839 году, в Риме, — сын Даниэль.

В Ноан Мари приехала в 1837 году с единственной целью — отдохнуть. «Спокойный край с милыми деревенскими привычками»… Хозяйка дома нередко на целый день уезжала верхом в окрестный лес, прихватив с собой еду. Она работала над романом «Мопра» и изучала пейзажи. По вечерам вся компания обычно собиралась в гостиной, подолгу упрашивая Листа поиграть. Если он пребывал в дурном расположении духа, он мог долго отнекиваться, потом все-таки подойти к роялю, с отсутствующим видом присесть к нему — и вдруг… резко вскочить, захлопнуть крышку со словами: «Нынче вечером медведи не танцуют!» Но уж если он был в ударе, то подолгу импровизировал на великолепном эраровском инструменте. Эти импровизации будили в душе слушателей «самые потаенные чувства, наполняя сердце почти религиозным восторгом». Вместе с тем в компании имели успех самые незамысловатые шутки. Листу, например, случалось испортить воздух, и он с невозмутимым видом обвинял в содеянном дочку Жорж Санд Соланж, а гувернантка Соланж утверждала, что пахнет на удивление приятно… Здесь считалось остроумным насыпать кому-нибудь в постель конского волоса или переодеться привидением и, вооружившись лопатой, гоняться за «кандидатом в трупы»… Вердикт, вынесенный Мари д’Агу после посещения этого дома, звучал довольно сурово: «Жорж совершенно не умеет себя вести».