Позвоню днем, пообещала я себе, вернувшись домой в пятнадцать минут одиннадцатого.

Я взяла Грэма, и мы отправились на прогулку на пустырь Чизуик, испещренный следами ночных фейерверков. Вернувшись, я просто-таки свалилась на кровать. Но несмотря на то что я страшно устала, мой разум был перевозбужден, и сон не шел. Отчаявшись, я потянулась и включила приемник, настроенный на Радио 4.

– Программу «Женский час» вы сможете услышать завтра, в это же время, – говорила ведущая. – Сегодняшний выпуск вела Дженни Мюррей, продюсер Мими Кларк.

Мими, откликнулось измученное сознание. Мы не виделись уже несколько месяцев. Она была занята ребенком, я избегала близких друзей из-за развода. Я вспомнила, что она хотела пригласить Лили в «Женский час». Хорошая программа, кстати. Женский час… Ну конечно! Я скинула одеяло, бросилась вниз и набрала нужный телефон.

– Фейт! – тепло говорила Мими пять минут спустя. – Какой приятный сюрприз! Я как раз вспоминала о тебе, – добавила она. – Что там за шум и гам у вас на телевидении?

– Я, собственно, поэтому и звоню, – объяснила я, чуть задыхаясь. – Софи Уолш – мой друг. Ее самым гнусным образом подставили, Мими, и ей срочно нужна реабилитация в глазах зрителей. Ты не могла бы пригласить ее в свою программу?

– Да, это можно организовать, – рассудительно ответила она. – Я только не совсем представляю, в каком контексте это преподнести. Слушай, я поговорю с редактором, но я обещаю, что сделаю все, что в моих силах. Не знаешь, кто ее агент?

– Сван Бартон – номер есть в справочнике.

– А как ты сама, Фейт? – добавила Мими ласково. – Извини, что давно не звонила.

– Да ничего, все нормально. Я… в порядке.

– До меня дошли приятные слухи, что вы с Питером почти помирились.

Мне словно нож вонзили в сердце.

– Это не так, – уныло ответила я. – Мы разводимся.

– О, мне так жаль, Фейт, – пробормотала она. – Вы казались всегда такими счастливыми.

– Мы и были счастливыми, – ответила я. – Пятнадцать лет, Мими. Мы были счастливы, как моллюски во время прилива.

Положив трубку, я подумала, что мы с Питером не разговаривали вот уже пять дней. Возможно, это не имеет никакого значения – в конце концов, о чем бы мы стали говорить? Раненое животное убегает и прячется, мы сделали то же самое. Дети опять не приезжали на выходные. И ему незачем было звонить; и хотя я невыносимо скучала по нему, так было лучше. Потому что говорить с ним и знать, что мы никогда не будем вместе, было бы невыносимо больно. И увидеть его будет пыткой, мне придется научиться смотреть на него новыми глазами. Я должна жить дальше, сказала я себе, жить своей жизнью. Я должна постараться и – как это говорят? – закрыть эту тему, потому что моя замужняя жизнь скоро закончится. Итак, после всех катастрофических последствий романа с Питером, стрелка моего эмоционального компаса стала медленно клониться в сторону Джоса.

Вечером, когда мы ужинали, я рассказала ему, что у Энди будет ребенок. Он, казалось, был искренне поражен.

– Он знал, что она пытается забеременеть?

– Не совсем. Она просто сделала так, как хотела.

– Не думаю, что женщинам следует так поступать, – сказал он. При этих словах его всего передернуло, но я догадалась почему.

– Все в порядке, – нежно сказала я, – тебе не о чем волноваться. Я никогда не поступлю так с тобой.

Он потянулся через стол и взял меня за руку, тихонько ее пожав.

– Я знаю.

– Но Энди сочла это возможным, – продолжала я. – И она правильно рассчитала, что Питер никуда не денется. Понимаешь, Питер очень порядочный человек, – добавила я. – Он всегда поступает так, как следует.

Джос убрал тарелки и крепко обнял меня.

– Так это из-за ее беременности ты в последнее время стала такой сдержанной, Фейт?

Я кивнула, испытывая облегчение от того, что мне дали подсказку.

– Полагаю, это неприятно удивило тебя? – добавил он.

– Да уж, до костей проняло.

– Что?

– В том смысле что… да, мне было неприятно, потому что мы еще даже не разведены.

– Но не станешь же ты утверждать, что это имеет для тебя значение, – мягко говорил Джос. А я подумала: «Если бы ты только знал». – Питер живет своей жизнью, – резонно заметил он, – и ты тоже. Давай лучше поговорим теперь о чем-нибудь приятном. Я хочу забронировать путевки на Теркс и Кайкос. Ты готова обсудить числа?

При мысли об отпуске я воспряла духом. Больше года я никуда не уезжала. Полная смена декораций и теплое солнце, возможно, пойдут мне на пользу и улучшат мое настроение. Возможность побыть вдвоем с Джосом, наедине, позволит нам стать ближе. Так что на следующий же день я попросила отпуск, затем Джос заказал билеты на Карибы: мы вылетали пятого декабря. В тот вечер, чистя зубы, я остановилась взглядом на отражении картины, которую Джос нарисовал на стене ванной. Я смотрела на пальмы, казавшиеся настоящими, и лазурное море и думала, что скоро все это воплотится в реальность.

А на работе пока что помалкивали об отстранении Софи. Она была вычеркнута из разговоров, как советский диссидент из учебника по истории. К понедельнику табличка с именем исчезла с двери ее гримерной. С Софи было покончено. Она прекратила свое существование. Я трижды пыталась до нее дозвониться, но все время попадала на автоответчик. И я решила, что она просто не хочет ни с кем говорить. Так что я очень удивилась, когда, включив Радио 4 в среду вечером, услышала в программе «Лабиринт морали»:

– Сегодня мы говорим о свободе прессы. Мы пригласили в студию Софи Уолш, – начал программу Майкл Бьорк.

– Это же Софи! – воскликнула я, обращаясь к Грэму. Он завилял хвостом.

– Софи, – продолжал Майкл Бьорк, – ваша личная жизнь была выставлена напоказ и в бульварной прессе, и в уважаемых изданиях на этой неделе. Можно ли сказать, что вы сторонница закона о неприкосновенности личной жизни?

Еще бы, подумала я. Было слышно, как Софи вздохнула, собираясь с мыслями, а потом ответила:

– Первым об этом заговорил французский историк Алексис де Токевиль. Он заявил, что наряду с неоспоримыми преимуществами, которые дает свобода слова, необходимо учитывать и неизбежное зло, которое она порождает. Я категорически против ограничения свободы слова в печати; я целиком и полностью за то, что у нас уже существует – за саморегулирование.

Послышался изумленный вздох остальных участников дискуссии.

– И что же, вы ничего не имеете против того, как с вами обошлись? – спросил Дэвид Старки с негодованием.

– Нет, это вовсе не то, что я хочу сказать, – спокойно продолжала Софи. – Конечно, я против. Конечно, никому не нравится, когда восемь фотографов беспрестанно дежурят под окном и норовят снять тебя каждый раз, как ты выглядываешь из дома. Никому не нравится, когда роются в твоих мешках с мусором и вскрывают почту. Никому не нравится, когда подставное лицо обзванивает всех твоих знакомых в поисках компромата. Но я хочу сказать, что моя любовь к свободе прессы сильнее, чем мое неудовольствие от вторжения в личную жизнь.