– Чем же лучше? – Я окинул взглядом жалкие подстилки на набережной, натянутый над лежбищем тент и костерок.

– Всем! – хором ответили мне сразу несколько человек.

Я посмотрел на них с удивлением.

– Знаешь, – сказал мне бородатый мужик со слезящимися глазами, представившийся Сашей. – Пока я срок мотал, у меня родственники в Москве квартиру отобрали, на улицу выгнали. Ну, жил я потом год в Битцевском парке. Хорошо так жил, мирно, никого не трогал. Вырыли с пацанами землянку, внутри буржуйку поставили. Зиму перезимовали по-человечески, хлеб ели, картошку пекли. На жизнь честным трудом зарабатывали – бутылки собирали, милостыню в переходах просили. Но однажды пришли менты, всех повязали, в кутузку бросили. А потом надо было куда-то деваться. С корешами вот на счастье стусовался. Они помогли… А здесь – настоящая жизнь! Помойки в Париже – просто супер, не голодаем, детей есть чем кормить. Я работаю на стройке, вечерами жена брата с детьми эмигрантов сидит, по квартирам убирает, а своих детишек нам оставляет. Ночью на рынке мусор убираем, улицы метем. Неплохие деньги иногда выходят. В общем, хорошее житье-бытье!

– Можно просто у церкви с картонкой встать: берусь за все! Церквей в Париже много – кто-нибудь откликнется, – робко сказал интеллигентный мужчина в очках, представившийся Петром Андреевичем. – Особенно рядом с церковью Александра Невского, на улице Дарю. Там еще два ресторана рядом, всегда туристов русских много, денег хорошо дают. Я им истории рассказываю про то, что тут отпевали Кандинского, Бунина, Тарковского… Все-таки я научный сотрудник в прошлом, искусствовед, кандидат наук. А они радуются, благодарят, жалеют…

– Петр Андреевич у нас не бомж! Он высшая каста! – язвительно сообщил Гоша. – Обрати внимание, Тимоха, он один из последних уцелевших бичей, очень редкий экземпляр. Бывший интеллигентный человек то есть… Большая разница! Просьба не путать!

Сидевшие вокруг люди хором заржали. Без сомнений, Петр Андреевич был в этой компании благодатным объектом насмешек.

– А в чем отличие бомжа от бича, кроме названия? – спросил я у Петра Андреевича, прикинувшись полным идиотом. Интересно послушать его версию.

Тот кинул выразительный, полный внутреннего превосходства взгляд в сторону смеющихся обидчиков, поправил очки.

– Я считаю, что называть человека бомжом – унизительно для его достоинства. Это слово из милицейских протоколов, перекочевавшее в разговорный русский язык и ставшее позорным клеймом! – провозгласил, краснея, Петр Андреевич. – На самом деле бездомные были всегда с тех пор, как в лексиконе человека появилось само понятие «дом».

– Ну, понеслось… – устало зевнул Гоша. – Во время лекции можно и вздремнуть! Хрен остановишь этого краснобая.

– Это только кажется, что бездомные – проблема последнего десятилетия. Она сейчас просто обострилась, ее нельзя не заметить. А корни проблемы куда глубже уходят. В Москве всегда обитало много нищих и бездомных, во все времена. Еще в допетровские времена существовали указы, связанные с этой проблемой. Правда, тогда подход был немного другой. Калеки, юродивые, нищие считались не отбросами общества, а Божьими людьми, им помогали в монастырях, для них строили богадельни, больницы, приюты. В XIX веке создали целую сеть социального призрения, где неимущих лечили, помогали им заработать на пропитание, обеспечивали жильем.

– Презрения? – хмыкнул один из бомжей. – Это мы на своей шкуре знаем.

– Призрения – от слова «призреть», что означает опекать, заботиться, а не презирать, – терпеливо разъяснил Петр Андреевич.

– А я все равно считаю, что во всем виноваты Горбачев и Ельцин! – отрезал Гоша. – Страну развалили. А еще перестройка, приватизация всякая. У честных граждан сбережения сгорели, жилье обманом отобрали… Во времена СССР нищих и бездомных не было! Обокрали русский народ, короче.

– Это заблуждение насчет СССР, но в принципе я согласен, – вздохнул Петр Андреевич и протер разболтанные очки с треснувшими стеклами, – не бездомные, а государство наше российское виновато в том, что обездоленных с покалеченными судьбами стало так много. В шестидесятые было движение «рассерженных интеллигентов» – это совершенно другое…

– А кто такие «рассерженные интеллигенты»?

– О, это моя молодость! – мечтательно улыбнулся Петр Андреевич. – Вы спрашивали про бичей – так вот, это они. Несостоявшиеся врачи, учителя, инженеры. Художники, поэты, не вписывавшиеся в общество. Они становились бичами по разным причинам. И это глубокое заблуждение, что основной причиной являлся алкоголизм. Многие в себе идейные, протестные настроения. Они уходили в Сибирь, на Крайний Север, Дальний Восток, только подальше от столицы. Они обладали своей идеологией: все свое ношу с собой. Бичи – это внутренние эмигранты. Вот Лев Толстой – это тоже наш человек, бич. Перед смертью пошел один бичевать…

– Да херня это все! – подал голос пропитой беззубый мужик. – Интеллигентщина. Я считаю, главная проблема в том, что ЛТП закрыли. Народ стал бухать по-черному, и понеслось… Так вот многие мои дружки на улице и оказались. Это мне повезло, что я к родственникам жены в Париж переехал – и она меня тут уже выперла. А так бы и подох в Питере на помойке, собаки бы меня сожрали.

– В принципе я согласен, – авторитетно изрек Петр Андреевич. – Когда ЛТП закрыли, все хроники в столицы и хлынули. И в Москву, и в Ленинград. Работать-то элтэпэшники не умеют, а жить как-то надо. Несчастные старики вообще никому не нужны. Куда людям деваться? Только на улицу. А еще разные беженцы, нелегалы, которые в Россию за лучшей жизнью приехали, тоже ряды бездомных пополнили. Не с людьми, а с явлением в целом нужно бороться только на государственном уровне. Но государство забыло про нас, мы никому не нужны. Это проблема.

– Ты сказал ЛТП? – выпав из ступора, скривился один из бомжей, страшный, как из фильма ужасов, с красно-синим носом. – Хреново было, зато какую мы пили на заводе тормозную жидкость! Эх, молодость!

– Я слышал, ЛТП хотят восстановить… – сказал я задумчиво. – Были недавно такие инициативы. В том числе открыть их для подростков.

– Да ты что, правда? Я вот как раз живой ветеран «летно-технического полка»! Меня до смерти молоком поить надо и как экспонат показывать! – с чувством сказал боевой мужик лет шестидесяти с внешностью абсолютного российского бомжа. – За долгие годы я этот вопрос хорошо изучил. Нам в шестидесятые шили 209-ю и 198-ю статьи за бродяжничество и тунеядство, я тогда еще впервые пострадал, срок «на химии» мотал, строил объекты для развитого социализма. Чертова карусель! Вернулся – в районный центр подался: жить-то как-то надо, – снова по злостной «бродяжке» загремел и опять вышел… Многие кореша по десять – пятнадцать ходок туда-обратно делали, выбраться невозможно. А когда в 1991-м статьи отменили – оказалось, у меня ни рожна за душой нет. Деваться некуда. Жил сначала на железнодорожном перегоне, потом в Питере на пустыре за Долгим озером. Там нас много таких собралось, бывших элтэпэшников. А мне одному повезло, что сюда попал. К сыну приехал, но на кой я ему тут нужен? Возвращаться не захотел, так и живу. Иначе так и пропал бы в каком-нибудь бомжеграде…