Сурово.

– Мы вас везде возить будем. На улицу самим лучше не выходить. С женщинами заводить отношения не советуем. Двадцать убийств за месяц по городу, восемнадцать совершены женщинами. Обижаются на мужчин – и сразу за нож. Удар на поражение, прямо в сердце. Потом в полицию бегут, явки с повинной пишут… А вообще у нас народ добрый, приветливый. В гостиницу сейчас заедем, отдохнёте, потом – на работу, потом – ужин…

Заведением, где мы отужинали, была огромная юрта в степи. Сумасшедшая такая степь, заснеженная и бескрайняя, уходящая в Монголию.

В юрте нас встретили гортанным бурятским пением. Луноликие женщины в национальных нарядах широко открывали рты, их лица были добры. Закончив петь, каждому из нас они повесили на шею синий шёлковый шарф. Потом мы сели за огромный стол, уставленный водкой, китайской лапшой фунчозой, дымящейся бараниной и большими пельменями, истинное название которых – позы.

– Вы когда-нибудь кушали позы? – искренне поинтересовалась старшая бурятка, хозяйка заведения. – Это делается так…

Она берёт поз, поднимает его высоко и продолжает инструктаж:

– Откусываете кусочек с краю. Выпиваете бульон. Потом едите. Очень хорошо под водочку!

Голос у хозяйки поставленный, интонации выдают её лидерское комсомольское прошлое. Возраст определить трудно, от сорока до семидесяти. В этих краях степные ветра стирают с лиц молодость и старость.

– А ещё лучше водочка в наших краях идёт под бухлёр. Бухлёр – бараний бульон, товарищи.

За столом наблюдается оживление. Позы – штука хорошая, но бухлёр своим названием перекрывает их эстетическую значимость.

– Бухлёр, бухлёр, – прокатывается весело по рядам моих коллег, у нас большая бригада, тринадцать человек, и никто не слышал этого названия.

Прекрасная получилась, динамичная командировка. «Бухлёр-тур», так я окрестил её.

Нам пришлось часто ездить по районам, мы много работали и много пили. В обед пили и в ужин. Обеды проходили в «позных». Стоимость – рублей сто пятьдесят на брата. Пять поз. Бутылка водки в десять минут «раскатывалась» на троих, мы выходили на улицу и моментально трезвели, сорок градусов ниже нуля. Прыгали в машину и устремлялись проверять. В семь вечера собирались на вечернюю планёрку, а оттуда, всей бригадой, снова в алкогольный бой. По выходным – музеи и природа. Девочек не предлагали.

– Будут заманивать с бабами в баню, – предостерегал в Москве Коля, – соглашайся только в том случае, если с тобой пойдёт очень большой начальник!

Но нам не предлагали девочек. Сам край, казалось, не располагал к этому. Дикие степи, разноцветные ленточки, повязанные на ветви деревьев, сопки, переходящие в скалы, Будда и местные духи, в деревнях до сих пор поклоняются им, сатанинский взгляд барона фон Унгерна, подмеченный мной на старой фотографии в одном из музеев, – всё это уносило прочь от материального мира.

– Рядом с фотографией барона фон Унгерна, – водила указкой по снимкам музейный гид, – наш учёный-антрополог Цибиков. Существует версия, что в двадцатые годы прошлого века по заданию ОГПУ он прибыл в один из тибетских монастырей и выкрал там ценнейшие письмена. Возможно, они относились к разгадке тайны Шамбалы или ещё к чему-то подобному. Когда пропажа обнаружилась, лама монастыря направил в один из наших дацанов секретное письмо. В нём говорилось: как только Цибиков умрёт, монахи должны отделить голову от тела и доставить в Тибет. Цибиков действительно вскоре умер, и местные монахи выполнили приказ. Череп учёного был распилен, из него сделали чаши и стали использовать во время ритуалов. Чаши наполнялись отварами. Лама пил из этих чаш. Пить отвар из черепа умного и сильного врага – большая честь для ламы…

Окончательно не давали погрузиться в эту эзотерическую пучину работа и подхалимаж. Именно здесь я столкнулся с приятным подхалимажем в свой адрес. Областные не подхалимничали, нет. Они были гостеприимны и исполнены достоинства одновременно. Мало кому удаётся вести себя так.

Подхалимаж бил ключом из районных князьков. Один такой, приземистый и юркий бурят, повёз меня и моего помощника в воинскую часть, пострелять. Я люблю стрелять. Тем более что к моим услугам было разнообразное оружие, давно снятое с производства: пистолет «ТТ», винтовка Мосина, автомат «ППШ», один из первых дисковых пулемётов.

Когда я стрелял из винтовки и укладывал одну бутылку за другой, князёк скакал рядом со мной бойким петушком и восхищался:

– Ах, как хорошо стреляет Андрей Павлович! Андрей Павлович снайпер, наверное?

Потом он повёз нас в военную баню с биллиардом.

– Какой кий желаете, Андрей Павлович?

Я обыграл одного соперника. Потом второго. А третий у меня выиграл.

Несчастный оказался подчинённым бравого князька.

– Как тебе не стыдно! – взревел князёк. – Нельзя выигрывать у Андрея Павловича!

– Можно! – великодушно разрешил я, отхлёбывая из кружки пивко.

– Ах, какой добрый человек Андрей Павлович! Андрей Павлович – справедливый человек, наверное?

…Вспоминаю и вздыхаю грустно. И после всего этого, думаю я о Кубышке, ты хочешь, чтобы я выступал в роли швейцара?

Я тебя точно обману, мать твою фашистскую.

План мой прост и гениален. Я покупаю в магазине коробку конфет и отдаю девчонкам-ментовкам, сидящим на проходной.

– Девочки, сейчас сюда будут подходить разные типа важные деятели, пусть поднимаются на пятый этаж и поворачивают направо. Там они смогут раздеться. Хорошо?

– Хурушо, – отвечают девушки.

Это диалект такой уральский – глотать и «заукивать» гласные. Я выхожу на улицу и курю. Из моего дозора видно, как въезжают на территорию все эти, мать их фашистскую, чиновники. Выходят, напыщенные и довольные жизнью, хлопают дверцами. Вот и Евгений Алексеевич подъехал, замечательно. Я постоял ещё с минуту, затушил окурок, зашёл в здание, поднялся в лифте на свой этаж.

Открылись двери, я вышел в коридор и… лоб в лоб столкнулся с ним. С тем, кого видеть не хотел. Какого чёрта тебя занесло сюда? Ведь это – седьмой, а ты должен быть на пятом этаже?

– Здравствуйте, Евгений Алексеевич.

Он взглянул на меня недоумённо и прошёл мимо, не проронив ни слова. Он узнал меня. Определённо.

Я смотрю в глаза Леры, они у неё грустные. Мы временно поменялись ролями. Месяца три как у меня настроение тут – так себе, тухляк. А у неё всё хорошо. Дочь, родители и любимый мужчина. А что на душе у меня? Тотальная какая-то мгла и сын, находящийся за тридевять земель. Сын, лишившийся отца. Сын, непонятно как к отцу относящийся. Сын, один только сын, вот что во мне. И предстоящий питчинг, несмотря на все мои наивные амбиции, всего лишь предлог, не более.

Ей грустно. А я сдержан. На самом же деле всё ликует у меня внутри. Через два часа я приземлюсь в Москве. Ещё через час я встречусь с друзьями-радийщиками. А завтра я увижу Егора, отпрошу его в школе – и мы поедем на питчинг.