Он был единственным из состава репрессированной рок-группы, кто заявил нашедшим его журналистам из «Либерасьон», что не хочет поддерживать западное нытье по поводу нарушения прав человека в России. «Я пишу роман наяву, – заявил Сид в журналистский диктофон, – и выступление на площади, экзекуция в милиции – все это не более чем главы моего длинного прозаического произведения. А роман, знаете ли, может казаться более жестоким, чем жизнь, которая всегда дерьмовей любой книги и только кажется добренькой».

«Непонятно», – призналась французская журналистка.

«Ну представьте, если бы Раскольников из романа Достоевского „Преступление и наказание“ давал вашей газете интервью. Вы что, обвинили бы его в негуманном обращении со старушками? Если бы вы это сделали и он бы согласился с вашими доводами, то согласитесь, роман „Преступление и наказание“ превратился бы в комикс для дебилов».

«Выходит, вы живой персонаж романа, в котором напечатанные строчки заменены реальными событиями?» – догадалась журналистка.

«Именно так», – согласился Сид.

«И кто же будет читать ваше произведение?» – иронично блеснув глазами, спросила француженка.

«Бог», – сказал Сид.

После этого журналисты от него отстали, посчитав, вероятно, что этот псевдомузыкант, по обыкновению всей скандальной молодежи, эпатирует и ерничает. Зря они так подумали – Сид вообще никогда не притворялся и всегда говорил то, что думал.

Конечно, Сид родом не из моего пессимистичного поколения, но мы как-то удивительно отлично понимаем друг друга. Чем-то он похож на актера Джонни Деппа – не лицом, а скорее молчанием и глазами. Ему немного за двадцать, он высокий очкарик с длинными волосами, любящий носить на голове тряпку с изображением черепа и костей, которую называет «Веселым Роджером». Говорить он может как Сократ, что меня к нему и притягивает. С женщинами ему не везет – и это является загадкой, потому что парень он, в общем-то, видный, хоть и одевается не всегда аккуратно, и душ принимать не особенно любит. Но ведь молодежь и не отличалась во все эпохи опрятностью. Подозреваю, есть в нем нечто, что отпугивает молоденьких продвинутых русских девчонок начала двадцать первого века. Что это за «нечто», лучше объяснил бы сам Сид, – и когда-нибудь я предоставлю ему слово.

Познакомились мы с ним в кинотеатре «Кодак-Киномир», куда я зашел после объяснения с бросившей меня после Америки Инной, чтобы отвлечься. Для тех, кто не помнит, что такое кинотеатр «Кодак-Киномир» на Тверской, напомню: это глянцевое, сверкающее фойе с кафе внизу и на втором этаже, квадратные бумажные ведра с воздушной кукурузой, кока-кола, пиво, текила, парни и девушки в прическах а-ля семидесятые, в кроссовках «Рибок» или «Пума», стелющиеся по полу клеши джинсов «Дизель» и «Гэз», футболки с длинными рукавами от «Спирит» или «Мэкс». Бывают здесь и посетители в костюмах от Версаче или Труссарди. На торцевой стене фойе кинотеатра висит (сейчас ее убрали) ремейк «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Сюжет несколько изменен: вместо восседающего за столом Христа изображена Мерилин Монро с обнаженной грудью, а вокруг нее с обеих сторон толпится сонм известных голливудских актеров.

В то послеполуденное время, когда я явился в «Кодак», там шел только один фильм: «Звездные войны, часть первая». Купив билет в центральную VIP-зону, я сел в кресло. Фильм был до одури бестолковый и вздорный, такое ощущение, что американцы снимали его для какого-то странного племени взрослых детей. В основу был положен все тот же затертый ремейк из некоторых книг Библии и Нового Завета, но чрезвычайно примитивный. Больше всего поражал размах и эффект действа, подразумевающий огромные вложенные средства. Зрелищность кадров держала мое внимание, не давая думать и скучать – в общем, я погружался в цепко-сонное состояние обессмысливания. Вокруг, справа и слева, сидели в небрежных позах свободных и искушенных людей модно одетые пары среднего возраста – в основном те самые владельцы дорогих нарядов от Труссарди и Версаче, но были среди них и обладатели Гэз с Мэксом. После каждого технического пируэта или остро эффектного эпизода на экране эти люди менялись в позах и лицах и громко, подняв руки на уровне лиц, аплодировали, совсем как дети в цирке или пассажиры иностранных авиарейсов при посадке самолета.

Отсмотрев примерно четверть фильма, я уже собрался уходить, но в это время услышал прямо перед своим креслом до странности громкий, прямо-таки издевательский смех. Было ощущение, что смеется невидимка – ведь даже макушки человека, сидящего передо мной, не было видно. Это был даже не смех, а заливистый, похожий на интенсивное хихиканье хохот – так смеяться мог только человек, который, с одной стороны, хочет намеренно привлечь к себе внимание, а с другой, совершенно искренне, с вкусной издевкой обхохатывает эпизоды, которые он видит на экране, причем обхохатывает так, словно осмеивает их поддельную значительность. Слушая этот почти беспрерывный, с порциями взрывов и с редкими затуханиями смех, я поймал себя на мысли, что хохот невидимого человека вовсе не раздражает меня, а даже немного веселит. Ведь там, где ржал хохотун, по сюжету вовсе не следовало смеяться – на экране из глаз героев чуть ли не слезы наворачивались, они говорили друг другу эпические слова, обещали наказать вселенских злодеев, спасти мир, оплакивали смерть верного друга и пр. – а тут, как удар резиновой дубиной по балаганному измерителю силы, раздавался взрыв веселого хохота. Казалось, сами экранные герои на белой ткани, несмотря на мощнейший звук фильма, слышали этот издевательский смех и недовольно, едва заметно кривились – вот это и было особенно забавно.

Посмеиваясь, я остался сидеть, ожидая с любопытством, что же будет дальше. К любопытству примешивалась тревога – я понимал, что этот громкий смех наверняка злит и раздражает сидящую в кинотеатре публику, а я как бы тоже причастен к нему, ведь и мне же было смешно! Наконец в рядах началось шевеление. Слева и справа, впереди и сзади по всей VIP-зоне начали вытягиваться и оборачиваться, приподнимались, раздраженно шептались друг с другом. Смех становился громче, циничней и нахальней. Я приподнялся и заглянул вперед: там торчали упершиеся в кресельную спинку длинные колени худого парня в джинсах и видна была его обмотанная черной банданой волосатая голова. Он хохотал все пронзительней, тряся коленями и плечами, словно вызывая огонь на себя. Пожалуй, если бы в зале сидела публика попроще – какие-нибудь замученные выживанием учителя из провинции, то они бы, скорее всего, только повозмущались бы словесно, но вряд ли решились бы подойти. Другое дело публика, что собралась здесь. Сначала, вероятно, они полагали, что вот-вот подойдет охрана и выведет наглеца из зала. Напрасное ожидание. В таком уважаемом среднеклассовом кинотеатре зал не нуждался в защите – охранники находились снаружи. А те женщины-билетерши, что помогали находить места, в первые минуты, вероятно, растерялись и не знали, что делать, полагая, что это один из посетителей просто так заразительно смеется. Но парень в бандане дико хохотал уже и над теми местами, где по задумке сценаристов должно было быть действительно смешно – а в это время весь зал неестественно мрачно молчал. Знали бы создатели «Звездных войн», что когда-нибудь в одном московском кинотеатре их детище так провалится!