Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Скачки «Талли-хо»
Посмертная жизнь «Уединения…» увела его далеко от истока. Книга «Циммерман об уединении» стала самостоятельным культурным явлением, во многом независимым от полного текста трактата[125]. В течение XIX века она использовалась как символ, указывающий на некритическое превознесение ее предмета. Молодой человек или девушка, желавшие казаться серьезными и утонченными, старались, чтобы их видели с этой книгой, когда они гуляют за городом или же нашли себе место для спокойного чтения дома. Как и в случае с другими имевшими успех произведениями литературы, «Уединение…» присутствовало на отдыхе самого разного вида, включая скачки. В марте 1845 года трехлетний скакун мистера Уэсли, носивший кличку Уединение Циммермана, принял участие в скачках «Талли-хо» в Нортгемптоне и Питчли-Хант. Стартовав в прекрасном темпе, лошадь на первом повороте понесла, позволив своему сопернику Дегвиллю лидировать, обойдя ее на триста ярдов[126]. В конце концов наездник вернул себе контроль над жеребцом. Газетный репортаж завершался словами: «Уединение, однако, наверстал упущенное время при подъезде к трассе и был побит лишь примерно на три корпуса»[127].
2. «С одиночеством пойду»
Клэр, Китс и одиночество
Весной 1820 года Джон Клэр обсуждал с Джоном Китсом свою поэму «Одиночество». Встретиться лично им не удалось. В начале того года Клэр по приглашению своего издателя Джона Тейлора впервые в жизни приехал в Лондон. Он очень хотел увидеть Китса, с которым у него был общий литературный менеджер, но вышло так, что Китс был нездоров и не смог присутствовать на устроенном Тейлором ужине. Когда здоровье Китса немного улучшилось, Клэр уже вернулся домой в Хелпстон и, к своему большому сожалению, так и не увиделся с человеком, которым восхищался как поэтом и как «братом, странствующим по нелегкой дороге жизни, тем, чей взгляд улавливает порою дикий цветок, способный скрасить его одинокий путь»[128]. После смерти Китса в Риме в феврале 1821 года Клэр написал сонет в его память.
Подобно всем остальным сочинениям, составившим в следующем году сборник Клэра «Деревенский менестрель», «Одиночество» было результатом упорной работы. Как автор объяснил в одном письме начала 1820 года, поэма «писалась урывками в период тяжелого труда прошлым летом»[129], и он с нетерпением ждал суждения Китса. Из-за невозможности личной встречи Тейлор организовал для двух своих молодых поэтов эпистолярную дискуссию[130]. Он показал Китсу поэму из трехсот строк, а затем изложил его замечания в письме, на которое Клэр ответил. Тейлор сообщал, что «Одиночество» Китсу понравилось, однако у него есть сомнения насчет композиции: «Когда я прочел ему „Одиночество“, он заметил, что описание слишком перевешивает чувство. Но не огорчайтесь, это хороший недостаток, и потом, вы ведь знаете, мне нужно непременно что-нибудь вырезать – или „кончен труд Отелло“, как сказано в пьесе»[131]. Ответ Китса отражал его общий взгляд на творчество Клэра. В другом письме того же года Тейлор писал Клэру: «Думаю, он хочет сказать вам, что слишком часто ваши образы природы вводятся, не будучи вызваны каким-то определенным чувством»[132].
Реакцию Китса понять нетрудно. Написание поэмы на эту тему было, вероятно, попыткой переписать «Элегию, написанную на сельском кладбище» Томаса Грея с точки зрения «пахаря»:
Колокол вечерний бьет
Похоронный дня уход,
Я ж, отдав свой долг труду,
С одиночеством пойду[133].
Далее дается подробное описание жизни среди полей, окружающих дом Клэра, которое отличают точные наблюдения о природе и экспрессивная местная лексика:
Малой мышке лебеда
Пригодится для гнезда…
Сколько домиков вокруг
Разорит нечуткий плуг![134]
Время от времени Клэр посвящает несколько строк своей основной теме, прежде чем вновь вернуться к тому, что Китс назвал описанием[135]. Трактовка одиночества основана на проверенных временем характеристиках гнетущего городского мира, от которого стремится сбежать поэт. Джеймс Томсон во «Временах года», оказавших глубокое влияние на Клэра, как и на всех других читателей и писателей из рабочего класса в начале XIX века, писал о «железном этом веке, / отребьях этих жизни»[136]. Отозвался на тему и Питер Куртье, чья длинная поэма «Радости одиночества» имела успех на рубеже веков: «Как сладко, шумную презрев толпу, / Вдохнуть прохладу свежую лесов!»[137] Клэр, в свою очередь, нашел самую очевидную рифму для своей темы: «O thou soothing Solitude, / From the vain and from the rude» («О ты, Одиночество, успокаивающее / После тщеты и грубости»)[138]. Для всякого амбициозного поэта одиночество было едва ли не обязательной к покорению вершиной, и Клэр, желавший быть признанным крупными писателями и их аудиторией, не мог проигнорировать такую возможность.
Существует, однако, и другой способ прочтения этой поэмы, сводящий составные части в одно целое, несмотря на периодические скатывания в рутинное «чувство». В первых строках тема определяется как процесс движения: «С одиночеством пойду». Эмоция – одновременно и нечто внешнее, сопровождающее Клэра, и продукт наблюдения на ходу. Как и в большинстве его стихов, повествование было и посвящено, и обязано писателю, прогуливающемуся по дорожкам вокруг своего дома. Иногда предмет составляло само путешествие. В «Зарисовках из жизни Джона Клэра» Клэр описал начало своей жизни как поэта. По дороге на работу он перелез через стену Бургли-парка, чтобы почитать книгу вне поля зрения строгих соседей:
Пейзаж вокруг был необычайно красив в то время года, и чтение книги и созерцание красот искусной природы в парке поместили меня в состояние напряженного описательного сочинения на пути домой. «Утренняя прогулка» была первым, что я предал бумаге; позднее я описал вечернюю прогулку и несколько местечек в полях, куда в раннем детстве часто ходил за улитками, цветами или гнездами[139].
В других случаях яркие наблюдения за миром природы возникали в результате последовательного контакта с нею – когда он гулял среди хорошо знакомого, но неизменно удивляющего пейзажа. Это был замкнутый мир. В жизни
