Все были согласны с тем, что игроки в «пятерки» или сквош являются самыми опасными палачами из-за их грозного удара слева. На втором месте были гольфисты. Большое количество дискуссий в комнатах общежития вращалось вокруг углов удара, скорости и ускорения. После избиения жертва обычно стояла на комоде, спустив штаны, а экзекуторы отпускали комментарии при свете фонарика.

– Неплохая группировка.

– О, четвертый удар пришелся немного низко.

– Он тебя не очень любит, верно?

У заведующего общежитием имелось множество орудий наказания, различавшихся по длине, гибкости и толщине, в зависимости от тяжести преступления. Он наносил от четырех до шести ударов, а его любимое кресло стало местом для порки – он снимал подушку и приглашал мальчика наклониться и взяться за основание кресла. Во всем этом присутствовала некая фетишистская черта. Во время многих экзекуций он одевался в свой костюм для гребли.

Возможно, все еще существуют люди, которые считают подобные вещи закалкой характера. Я к таковым не отношусь.

Я начал думать о школе, как о тюремном лагере, и моей обязанностью было нарушать и подрывать режим – или же сбежать. Но, конечно же, там не было возможности сбежать. Я чувствовал, что должен сделать какое-то заявление. И решил, что наилучшим вариантом будет доставить заведующему две тонны конского навоза. Просто одна из спонтанных идей, в которых нет никакой логики, но много эмоционального импульса.

Я бродил по городу, размышляя о том, какую цветовую гамму подобрать для моего эскадрона боевых слонов Ганнибала, которая должна быть раскрашена перед тем, как покрыться кровью во время римской тематической встречи общества любителей военных игр. Проходя мимо почтового отделения, я увидел в окне открытку с судьбоносной надписью: «Доставка навоза прямо к вашим дверям».

Я подошел к телефонной будке и набрал номер.

– Здравствуйте, вы доставляете на дом? Отлично. Я хотел бы заказать две тонны. Да, вывалите его перед моим домом. Адрес? Сидней-Хаус, школа Оундл. Огромное спасибо.

В тот вечер жители общежития собрались на ужин. Заведующий встал, втягивая воздух сквозь зубы вместо трубки, которой он постоянно пыхтел.

– Сегодня днем, – сказал он, – какой-то шутник посчитал забавным доставить две тонны дерьма на мой порог. До тех пор, пока этот человек не признается, в общежитии не будет электричества для чайников и стереосистем.

Стандартная практика для низкосортного деспота. Стереосистемы были неотъемлемой частью студенческого существования. Компакт-дисков тогда еще не существовало, а магнитофоны были в зачаточном состоянии. У хронических аудиофилов из богатых семей были студийные записывающие устройства для записи на катушки, и они деловито склеивали ленты, чтобы составлять компиляции любимых песен со своих виниловых пластинок. Лишь на третьем году обучения в Оундле вы получали студию, комнату, которая была не совсем вашей собственной – ее приходилось делить с двумя другими учениками. Там можно было оформить интерьер по своему вкусу, и музыкальная система была существенной и неотъемлемой частью этих интерьеров. Прогуливаясь мимо открытых дверей студий в воскресный вечер, можно было получить прекрасное представление о ведущих рок-группах шестидесятых и семидесятых. Отрезать эту жизненно важную ниточку, являвшую собой способ сохранить ясный рассудок и хотя бы духовно сбежать из местного Алькатраса, было бы очень темным и жестоким наказанием.

После ужина я постучал в дверь заведующего.

– Проходите!

Он редко говорил «Заходите». Я вошел. Он обернулся на меня с того места, где сидел, с желтой трубкой в зубах.

– А, Дикинсон. Я так и думал, что это можешь быть ты.

На самом деле я был весьма польщен. «Очень забавно», – сказал он. Неожиданный комплимент. Он посмотрел на меня сверху вниз. «Разумеется, я побью тебя за это». Я услышал стук его зубов о мундштук трубки. Интересно, текла ли у него при этом слюна изо рта? Он удивленно посмотрел на меня. Я просто стоял и продолжал смотреть на него. Он отправил меня прочь властным взмахом руки.

В девять часов вечера я услышал в коридоре скрип резиновых подошв, а затем стук в дверь.

– Вот я и пришел с тобой повидаться, – сказал заведующий.

Он переоделся в свой гребной костюм: шорты, толстый свитер с V-образным вырезом и теннисные туфли. Его ноги были смехотворно худыми и покрытыми тонкими рыжими волосами, как у ребенка. С каждым шагом я уважал его все меньше. Он использовал для наказания очень длинную трость, поэтому ему нужно было место, чтобы размахнуться, и был любителем игры в гольф, что не сулило ничего хорошего в течение следующих 30 секунд или около того. На самом деле таких людей следует держать в изоляции от общества.

К счастью, среди этих любящих избиения садистов и неудачников, которым не посчастливилось получить работу в Оксфорде или Кембридже, существовала небольшая группа достаточно эксцентричных людей. Помимо мистера Кэмпбелла и мистера Уорсли, у нас был учитель рисования, которому каким-то образом удавалось продвигать рок-концерты в местном Большом зале.

Возможно, настало время рассказать о музыке и о том, как я стал вокалистом. Сначала в мою жизнь вошла именно музыка, а не пение, а благодаря одной из специфических шизофренических особенностей моего летнего учебного лагеря, я познакомился с рок-н-роллом ближе, чем вы можете себе представить.

Первой группой, которую я увидел живьем, были Wild Turkey. Затем были Van Der Graaf Generator и работавшие в том же прогроковом ключе String Driven Thing, а также прогфолковая группа Comus. У нас могли сыграть Queen, но концерт был отменен после того, как они стали очень популярными в Америке. Важной вещью было то, что за год до моего приезда там выступали Genesis – Питер Гэбриэл в те годы еще носил коробку на голове.

В составе Wild Turkey играл бывший басист Jethro Tull Гленн Корник, а их дебютный альбом, «Battle Hymn», выдержал испытание временем и превосходно звучит по сей день. Обожавший «Фанту» и шоколадные батончики «Марс», сражающийся со своими бушующими гормонами, я несколько дней ходил как угашенный. Каждый квадратный дюйм моего тела был покрыт потом, когда я шагал обратно в свое общежитие между запретными для ходьбы газонами, покрытыми темными тенями от школьных шпилей. Мое сердце стучало, в ушах звенело, и мне казалось, что моя голова полна колоколов с сумасшедшим звонарем, который дергает за веревки и оттягивает в глубь черепа мои глазные яблоки, как бы говоря мне: «Прислушайся к этому чувству и никогда не забывай его». На самом деле Wild Turkey сказали о том концерте, что там у них была «одна из самых сумасшедших реакций, с которыми они когда-либо сталкивались». Это было сказано обо мне, засунувшем голову в басовый усилитель.

Потом власть на сцене захватила длинная череда прог-роковых групп; все они были очень интеллектуальными, но никто, кроме Питера Хэммила и Van Der Graaf, не был настолько же глубоко эмоциональным, так сказать, нутряным. Тем не менее однажды, когда я бродил по коридорам Сидней-Хауса, вслушиваясь в музыку, доносящуюся из приоткрытых дверей студий, кое-что застало меня врасплох. Что это за хрень? Я неуверенно постучал в дверь. Старший парень бросил на меня испепеляющий взгляд. «Что тебе надо?»