Девочка сидела, согнувшись над ведьмой. Ее руки порхали над телом аффинитки, как две беспокойные птички. Он оглядел ее волосы, мягко спадавшие на плечи, ее блестящие бирюзовые глаза – их цвет напомнил ему о теплых южных морях.

«Ребенок одного из Азеатских королевств», – подумал Рамсон, а внутри дрогнуло сочувствие. Он был примерно в ее возрасте – может, на пару лет старше, – когда впервые прибыл на кирилийские берега. Голодный, напуганный и безнадежно потерянный.

Но чем дольше он на нее смотрел, тем сильнее становилось дурное предчувствие, от которого бежали мурашки по коже. Будучи капитаном порта, одного из крупнейших торговых центров Кирилии, он мог предположить множество мрачных причин, почему ребенок из далекого королевства остался здесь один. Азеатский регион был известен тем, что множество эмигрантов оттуда искали работу в других государствах – особенно в безжалостной, зацикленной на торговле Кирилийской империи. Рамсон видел, как корабли-призраки причаливали к его пристани безлунными ночами, наблюдал за крадущимися в темноте фигурами – мужчины, женщины, дети.

Аффиниты становились призраками в этой империи: ни документов, ни дома. Не к кому обратиться за помощью. Их мольбы уносили волны в сиянии жестокой луны.

Рамсон тоже закрывал глаза на это.

Девочка прижала два пальца к шее ведьмы. На ее лице отражалось беспокойство.

Рамсон глубоко вдохнул.

– Она жива?

Его голос походил на скрип.

Выражение нежной заботы тут же исчезло с лица девочки, как будто кто-то резко захлопнул книгу. Она смерила его таким же взглядом, которым на него смотрела ведьма, и поджала губы.

Рамсон попытался снова:

– Кто ты? Как ты нас нашла?

Ее глаза превратились в щелки. Рамсон не мог понять, как этой малютке удавалось выглядеть яростнее ведьмы.

– Кто ты такой? – ответила она вопросом на вопрос.

– Я друг.

– Ты лжешь. У нас с Аной нет друзей. Но ничего страшного, – уверенно добавила она. – Если ты злой, я тебя убью.

Рамсон вздохнул. Почему ему сегодня так везло на кровожадных дев?

– Смотри, – сказал он. – Она дрожит. Это хороший знак. Нам нужно медленно ее отогреть.

Он осмотрел помещение. У дальней стены стояли нары, с краю которых были сложены одеяла. Напротив располагался очаг – его веселый треск разлетался по маленькой комнате. У двери находился старый деревянный стол, заваленный пергаментами и перьями.

– Принеси одеяла и сухую одежду. И давай переместим ее ближе к огню. Я думаю, она в полусне. Нагрей воды.

Девочка несколько секунд смотрела на него оценивающим взглядом кошки, которая решала, доверять ему или нападать. В конце концов она выбрала первый вариант и побрела к двери в банную комнату в задней части избы.

Значит, ему оставалось лишь… одно.

Со стоном Рамсон встал на колени, потом на ноги. Он наклонился и, рискуя надорвать спину, поднял ведьму на руки. Его потряхивало, пока несколькими шагами он пересекал комнату. Локтем он толкнул дверь в маленькую комнатушку. Внутри горела одинокая свеча, освещая мокрую деревянную лохань.

Рамсон осторожно опустил девушку внутрь. Когда он отпускал ее, она начала дрожать и прошептала что-то. Нахмурившись, он убрал темную прядь с ее лица, разглядывая острые линии скул и полные, четко очерченные губы. Она была похожа на смуглых жителей южной Кирилии, обитавших в горах Дживеха на границе с королевством Нандьян. Их было относительно немного по сравнению с бледнокожими кирилийцами, в руках которых сосредоточивались власть и привилегии на всей территории империи.

И… у него появилось очень странное чувство… будто он ее уже где-то видел.

Он тряхнул головой. Это холод на него так действует.

Он оставил ведьму наедине с азеатской девочкой и пятью ведрами теплой воды. Прислонившись к закрытой двери, Рамсон слушал тишину, прерываемую плеском. Подобно водоворотам, в его голове крутились мысли.

Почему он спас ее от лунного медведя, хотя она замерзла до полусмерти и была бесполезным грузом? Рамсон Острослов, которого он знал – которого остерегался весь криминальный мир, – держал при себе только сильных и нужных людей. От слабых же быстро избавлялся или приносил в жертву, необходимую в каком-нибудь деле. Но в темноте и одиночестве кирилийского леса холод изменил его, лишил хладнокровной расчетливости и остались лишь инстинкты, которые его создавали.

Он зажмурил глаза. Рамсон считал, что семь лет назад ему удалось заглушить в себе эту искру доброты. Он тогда поклялся, что больше никогда не будет одним из слабых, никогда не будет отдавать больше, чем взял.

Он сделал глубокий вдох. Открыл глаза. Снова увидел комнату, четко и ясно.

До сих пор он помогал ведьме. Он отдавал. Теперь ей придется вернуть долг.

Дважды в жизни Ана чуть не утонула. Первый раз это произошло десять лет назад в разгар зимы. Снег покрыл землю блестящим белым покрывалом, играющим рубиново-красными, изумрудно-зелеными и сапфирово-голубыми огнями Зимней ярмарки Сальскова. Похожие на крошечных ледяных духов, елочные украшения мерцали золотом и серебром, когда мимо них проходила королевская семья, участвовавшая в ежегодном городском параде. Его устраивали, приветствуя бога-покровителя. Звенели бубны, играла музыка, люди кружились в танце в облаках белой кисеи и серебряных лент.

Всеобщая суматоха, как ни странно, облегчила головную боль, которая не давала Ане встать с постели последние несколько дней. Она держала за руку Луку: они были в предвкушении того, что вот-вот карета остановится, и они будут гулять по похожему на сказку городу. А люди их империи станут выкрикивать их имена, окружать вниманием и осыпать подарками.

Но как только открылись двери кареты и внутрь ворвался запах жареного мяса, сдобренных специями овощей и запеченной рыбы, на Ану накатил приступ тошноты. За внешним шумом толпы, меж разноцветных декораций, мехов и драгоценностей, накрученных вокруг шей, среди ароматов и взглядов чувствовалось какое-то движение. Оно отдавало эхом у нее в голове, сдавливало виски.

Она отчетливо запомнила котелок со свекольным супом, густым, бурлящим и ослепительно-красным.

И вдруг копившаяся у нее внутри энергия взорвалась, мир заволокло багряной пеленой, в венах закипела кровь. Горячий, пульсирующий ток крови проник в ее сознание, заглушая все остальное.

В памяти сохранились лишь последствия. Изувеченные тела на брусчатке перед их каретой; красные, как цветущие маки, пятна на бесцветном снежном холсте.

В тот день Ана убила восьмерых.

Дворцовый алхимик, странный и тихий лысый мужчина со слишком большими глазами, в тот же вечер поставил ей диагноз. Она помнила холодный блеск его серебряного божекруга, когда он поднял дрожащую ладонь и прошептал на ухо императору.