– Доброе утро. Я сестра Кросби. Сестра-стажер.

Куини перекинула ноги на соседнюю постель.

– Значит, у меня будет новая соседка?

– Да, ее скоро привезут. Надеюсь, вы окажете ей радушный прием.

– Зависит от того, насколько она психованная.

Эллен надела наволочку на подушку и взбила.

– Не знаю, что с ней произошло, но, уверена, вы сможете поладить, если постараетесь.

– А когда мне можно будет домой? – сменила тему Куини.

– Это как доктор решит, – ответила Эллен и присела рядом с ней на край кровати. – Как давно вы здесь?

– Не знаю, – пожала плечами Куини. – А какой сейчас год?

– Сейчас ноябрь 1956 года.

Куини начала считать по пальцам:

– Я здесь с тех пор, как умер мой отец. Это было в феврале 1952-го. Вы, может, слышали об этом по радио или в газетах читали. Он плохо себя чувствовал, но мы не думали, что все так серьезно, – вздохнула она. – Вот бы она просто осталась там и никогда бы не возвращалась.

Эллен с трудом понимала, о чем речь.

– Кто бы не возвращался?

– Моя сестра Елизавета. – Куини не моргая смотрела перед собой и, казалось, была готова заплакать. – Если бы она осталась в Кении, я бы сейчас здесь не была[2].

Она не знала, что взять с собой и сколько времени она будет отсутствовать. Сколько комплектов белья сложить, сколько книг? На кровати лежал раскрытый чемодан с выцветшей клетчатой подкладкой. Она подошла к туалетному столику и, взяв мамину щетку, провела рукой по мягким щетинкам. Сколько часов она провела, расчесывая мамины каштановые локоны, пока они не начинали блестеть так, что Эми могла рассмотреть в них свое отражение! Она провела расческой по волосам, которые намагнитились и торчали теперь во все стороны. Она знала, что никогда не будет такой же красивой, как мать, но это не значит, что не надо прилагать усилий, особенно сегодня. Набор был свадебным подарком маме от отца, и она знала, как мама дорожила им.

Ее взгляд остановился на золотых дорожных часах на камине. Она подошла и взяла акварель, стоящую за ними, снова и снова восхищаясь тонкими мазками, уложенными в такой экспрессивный рисунок. Золотые, бурые, бледно-желтые и серо-зеленые тона слились в пейзаж настолько живой, что каждый раз у Эми перехватывало дыхание от одного взгляда на него. Каждый раз, и даже сейчас, она всегда находила в нем что-то новое. Услышав рявканье отца на лестнице, она торопливо положила рисунок поверх одежды и остальной мелочи, закрыла крышку чемодана и застегнула его.

– Эми. Ты готова?

Она встала наверху, у лестницы, с чемоданом в руках.

– Уже пора? Я думала, мы что-то перекусим на обед…

Питер Салливан смотрел на дочь. Он не смог скрыть охватившего его раздражения.

– Эми, пожалуйста, не усложняй все больше, чем нужно, – устало и с некоторым сожалением попросил он.

Застонав, она поставила чемодан набок и спихнула его вниз по лестнице. Отец отошел в сторону, пока чемодан, молотом ударяясь о каждую ступеньку, продолжал падать. Эми спустилась и подняла его. Она сделает еще одну попытку. Пусть отцу тоже будет нелегко.

– А это точно обязательно?

Заметив его взгляд в сторону кухни, она проследила за ним и увидела Керри, державшуюся за дверной проем. Отец и дочь теперь смотрели на нее оба, и она скрестила руки на груди, явно не собираясь вступать в дискуссию.

– Только так и никак иначе, Эми. Или я подаю в суд. – Она говорила мягким тоном, который никак не соответствовал ее вызывающей позе.

– Такой необходимости не возникнет, дорогая, – твердо сказал Питер.

Он подошел попрощаться с ней, нежно заправил ее кудрявые белокурые локоны за уши и потрепал по щеке. Затем взял ее за плечи и поцеловал в лоб, задержав там губы на несколько секунд. Смотреть на их ласки и близость было невыносимо, так что Эми открыла входную дверь и пошла к машине.

Ей всегда становилось плохо в дороге, и теперь, когда они подъехали к воротам Эмбергейта, на нее накатила тошнота. Она сглотнула слюну, скопившуюся во рту, и попыталась представить, что кусает лимон. Считалось, что это помогает успокоить дурноту, но только не в этот раз. Отец слишком быстро вел машину по выбоинам, а подвеска у «Моррис Майнор»[3] совершенно не компенсировала ухабы. Не успели они остановиться, как отец уже открывал ей дверь, как будто хотел отделаться от нее как можно скорее. Он протянул руку, от которой она отмахнулась, и постаралась выбраться из машины сама, со всем возможным в этой ситуации чувством собственного достоинства. Из выхлопной трубы вылетали зловонные пары, и она закрыла рот рукавом.

– Ты как-то устало выглядишь, – заметил он, забирая у нее чемодан. – Ты хорошо себя чувствуешь?

Она бросила на него ненавидящий взгляд, проигнорировав неуместный вопрос. Естественно, она нехорошо себя чувствует. Как можно быть таким безразличным?

В здании больницы тошнота лишь усилилась. Запах медикаментов не мог перекрыть другой, который она затруднялась определить с точностью, но решила, что это прогорклый кулинарный жир. За бряцанием посуды она расслышала чьи-то стоны – сначала тихие, а потом все усиливающиеся. Она вспомнила, как, когда она жила на ферме, огромный старый бык страдал непроходимостью кишечника. Но и он выл не так настойчиво, как человек, который издавал сейчас эти ужасные звуки. Неужели ей настолько необходимо здесь оставаться? Она повернулась к отцу.

– Может, есть какой-то другой вариант. Ведь…

– Это для твоей же пользы, Эми, и больше я это обсуждать не буду.

Он сказал это тихо и сочувствующе, но она поняла, что его не поколебать.

– Но…

– Эми, пожалуйста. Я люблю тебя и всегда буду любить, но тебе нужна помощь.

И он сжал ей руку так, что ногти впились в кожу. Такого явного применения силы он себе никогда не позволял. Эми посмотрела на него и по холодному сухому взгляду поняла, что спорить дальше бесполезно.

Они услышали бренчание ключей, дверь открылась, и их встретила молодая сестра.

– Я сестра-стажер Кросби, – представилась она. – Проходите, я вас зарегистрирую.

Эми смотрела на длинную палату, металлические кровати чуть шире гроба и зарешеченные толстыми балками окна. В этой удушающей атмосфере отчаяния и безнадежности было трудно дышать. Вдруг ей захотелось выскочить из здания и еще раз набрать в легкие свежего воздуха – столько, сколько нужно, чтобы выдержать в этом месте отведенный ей срок. Глубоко внутри начала подниматься паника – от кончиков пальцев и наверх – медленно, но неуклонно, как ртуть в термометре. Она знала, что процесс уже не остановить, пока не будет достигнута точка кипения. И снова она развернулась к отцу, чтобы сделать еще одну попытку, обратиться к мягкой и податливой части его натуры, которая была у него до того, как она превратила его в камень. Так нечестно! Она ничего плохого не сделала, почему ее никто не слушает?