– Ко мне следует обращаться «майстер инквизитор»; или «майстер Гессе», если у кого-то имеются трудности с правильным именованием моей должности. Это – понятно? – Бруно молчал, и он решил не заострять внимания на назревающем конфликте; если бродяга станет косить под дурака и дальше, случится то, чего тот и добивается, – майстер инквизитор выйдет из себя, что с первых же минут пребывания в Таннендорфе создаст ему репутацию человека неуравновешенного и неумного. А это не способствует уважительному отношению; бояться будут, конечно, но не более… – Теперь первый вопрос: откуда тебе было известно, кто я, и что за проблемы с трактиром?

– Так ведь по майстеру Гессе с первого взгляда видно, что он майстер инквизитор, – только чуть сбавил тон Бруно. – Наш весьма святой отец, опять же, вернулся, а тут каждый знает, с чем он уезжал. И вот вместе с ним приезжаете вы – представительный такой, важный. Стало быть, какая-то из писулек этих болванов оказалась интересной для Конгрегации.

«Умный, да?» – едва не повторил он вопрос трактирщика и взглянул на собеседника с улыбкой.

– Наблюдательный, – почти искренне похвалил Курт, наконец; Бруно отвел взгляд – похоже, такое неприкрытое одобрение из уст представителя Конгрегации было ему не слишком приятно. Что ж, запомним это, отметил он про себя… – А теперь – что за проблемы с трактиром?

– А почему я? – возмутился бродяга – теперь непритворно, тем тоном, каким, бывало, сам Курт обращался к наставникам, задающим ему пятый вопрос за урок подряд; похоже, он не ожидал, что его выпады в сторону гостя возбудят столь длительное внимание к его персоне.

Курт пожал плечами, улыбнувшись собеседнику приветливо, как тот самый наставник на экзамене римского права.

– А почему бы нет? – задал он вопрос из права естественного и согнал с лица улыбку. – К тому же, Бруно, я и без того намеревался задать тебе пару вопросов; очень кстати, что ты оказался здесь, не правда ли?

Тот не ответил, бросив взгляд на совершенно затихших крестьян вокруг, и Курт в его глазах явственно прочитал – ну, благодарствую, и без того меня здесь не сильно жалуют, а теперь и вовсе станут прятаться, как от чумного…

– О чем?

За спиной тихо скрипнула дверь; скосив взгляд, Курт увидел, что посетителей стало на двоих меньше. Может, и к лучшему. Он еще не принял решения, стоит ли допросить Бруно безотлагательно и здесь же; если беседа будет складываться благоприятно для этого, пусть лучше вокруг будет поменьше ушей…

– Для начала – я задал вопрос: в чем проблема с трактиром.

– А почему бы… майстеру Гессе не спросить об этом у Карла?

– Потому что я спрашиваю у тебя, – пояснил Курт, решив снова пропустить мимо ушей очевидно издевательский тон бродяги.

– Ну, как знаете, – беспечно передернул плечами тот. – А с трактиром проблема в том, что здесь давно не трактир. Мы все тут почему собираемся? Да потому что сплетничать на улице скучно, а в этом месте есть где примостить задницу. Жратвы тут давно не подают, из питья – вино, которое раз в сто лет привозит деверь Карла, да его собственное тошнотворное пойло, которое он зовет пивом, потому что придумать другое слово мозгов не хватает, а назвать эту жижу тем, что она есть, язык не поворачивается. Так что, к слову, пить это дерьмо не советую.

– А что советуешь?

– Да я б у него и воды не пил.

– Тогда что ты тут делаешь? На сплетника ты не слишком похож.

Бруно посмотрел на собеседника в упор, снова откровенно ухмыльнувшись:

– Хотелось глянуть вблизи на живого инквизитора. Я тут видал, как ваше инквизиторство изволили гарцевать… прошу прощения – майстер Гессе… А когда вы не поехали к отцу Андреасу, я подумал, что, кроме трактира, вам деваться некуда.

Курт посмотрел в сторону, сделав вид, что интересуется, чем занят трактирщик, и всеми силами стараясь не покраснеть, вспоминая свой едва не приключившийся позор у деревенского колодца. Не приведи Господь тогда шлепнуться – эта язва Бруно от него мокрого места бы не оставил…

– Прошу вас, – прошелестел над правым ухом голос трактирщика, и перед Куртом образовалась кружка пива с белой, как снег, крепкой шапкой пены в пол-ладони, свешивающейся с краев ободка, точно шляпка гриба. Рядом примостилась тарелка с четырьмя толстенными, лоснящимися хрусткой коричневой шкуркой колбасками.

Последние двое посетителей, подвигаясь вдоль стенки, просочились к двери и улизнули, пока их инквизиторство пребывали к ней затылком.

– Ну, вот, – не слишком печально подытожил Бруно, – теперь побегут всем рассказывать, что меня загребли за отказ построить стену нашему святому…

– Нет, не за это, – не удержался Курт, отметив, как веселый огонек во взгляде бродяги сменяется настороженностью.

– За что ж тогда?

Майстер инквизитор неопределенно пожал плечами, с видимым равнодушием отхлебнув из кружки и жалея о своей краткой слабости; запугивать таких, как этот Бруно, – занятие неблагодарное, это Курт понимал. На подобных личностей он насмотрелся в былое время и знал, что это ни к чему не приведет. Не направляй оружие на противника, если не готов применить его, как верно заметил все тот же наставник по науке боя. По крайней мере, если твой противник не верит в это, добавлял обыкновенно другой наставник, мессир Сфорца, обучающий искусству точного применения кинжала.

А Бруно, судя по всему, отлично знал, что обвинить его не в чем, что его поведение может вызвать разве что гневную отповедь от майстера Гессе, и оружие, коим являются полномочия следователя, может быть направлено на него лишь в том случае, когда вышеупомянутый майстер Гессе признает свое бессилие в этом словесном единоборстве.

Однако, в отличие от прочих обитателей Таннендорфа, Бруно в курсе перемен, свершившихся в Конгрегации, и не кажется особенно устрашенным. Для бродяги из глуши – просто поразительно просвещенный молодой человек…

– За лжесвидетельство, скажем, – отозвался Курт, наконец установив кружку снова на стол. – Весьма недурственное пиво.

Удовлетворенную улыбку Карла он просто ощутил затылком; собственно, Курт не погрешил против истины – доводилось отведывать напитки и лучше, конечно, но то, что ему подали сейчас, было отнюдь не столь страшной отравой, как то расписал Бруно. Припомнив, как кривился правильный священник отец Андреас, Курт подумал о том, что если этот бродяга ведет себя подобным образом со всеми, то в неприязненном отношении к нему жителей Таннендорфа нет ничего удивительного. В чем он исповедуется местному священнику? «Простите, я согрешил, святой отец: послал Карла по матери восемь раз, Каспара – четырнадцать, и теперь он не делится со мной своим замечательным пивом»?

Старичок, оставивший ему в наследство свою развалюху, наверное, был либо святым, либо таким же мизантропом, одарившим родственную душу напоследок…

– Жеребец устроен, майстер Гессе, – известил нежданно проявившийся голос за спиной; от этих голосов, возникающих то за левым, то за правым его плечом, Курт начинал постепенно ощущать себя искушаемым отшельником в пустыне, выслушивающим попеременно нашептывания то ангела, то беса. В данный момент бесом у левого уха оказался мальчишка лет двенадцати, как две капли воды похожий на трактирщика, – этакий маленький окорочок, разве что, в отличие от Карла, окорочок с шевелюрой, стоящей торчком во все стороны.