– Я не чувствую себя в состоянии вести подобные разговоры с дороги, – сказал виконт, – к тому же мадемуазель де Греар уже посвятила меня в эту историю, а с мэтром Шампелем побеседовать сегодня не удастся. В таком случае я направляюсь к себе отдыхать. Надеюсь, кровать достаточно мягкая.

Он поднялся и вышел, не дожидаясь, скажет ли кто-нибудь что-то; уходя, Сезар расслышал тихий вопрос Мишеля:

– Боже, Сабрина! Как ты терпела его столько времени?

– Это было непросто.

Виконт улыбнулся.

Комнату ему отвели прекрасную, может быть, и вправду самую лучшую. Окна выходили на море и сад, и располагалась она в восточном углу дома, так что обзор открывался замечательный. Кто-то – по всей видимости, Филипп – уже разобрал вещи виконта и распахнул окна, а потому в спальне стоял крепкий запах йода и хвои. Еще пахло старым деревом и совсем немного – пылью; тусклое зеркало на туалетном столике отражало комод с покрытыми лаком дверцами, по которым струились еле заметные трещинки; турецкий ковер с абстрактным узором вольготно раскинулся на полу, как большой утомленный пес. Сезар прошел по комнате, осматриваясь, а затем через узкую дверь шагнул на крышу террасы и остановился у перил. Ветер тут же взъерошил волосы, забрался в рукава. Появилось знакомое чувство, словно видишь сон и летишь; стоит оттолкнуться – и воспаришь с земли, вознесешься к крохотным белым облакам, наползающим из-за горизонта. Обычно Сезар не страдал подобными глупостями, однако сейчас он чувствовал себя одиноким в этом уголке земли. Все здесь принадлежало Богу – скалистые берега, пенное море; все двигалось и дышало под Его рукой. Когда виконт был в Крыму, то рядом находилась армия – огромный неповоротливый зверь, никогда не оставляющий тебя наедине с самим собой. А здесь… здесь, пожалуй, иначе дышится, и мир кажется иным.

Да он и стал иным, подумал Сезар. Обратной дороги нет и никогда не было, миг ускользает, чтобы смениться следующим, и однажды эти мгновения закончатся. Как он их проживет? Что сделает? Ему нужно подумать об этом, а он теряет время, занимаясь совершенно не своим делом. Внезапно разозлившись, виконт возвратился в комнату.

Он уже снял сюртук и развязывал шейный платок, когда появился Филипп. Камердинер тащил тазик с горячей водой, который и водрузил на табуретку.

– Ужин в половине восьмого, капитан.

– Филипп, – сказал виконт, в кои-то веки его не поправив, – как у тебя с возведением напраслины?

Гальенн пожал плечами.

– Сочинить историю? Это я могу. Только, господин капитан, если что особое сочинять, вы подскажите, чтоб мои слова с вашими не расходились.

Этот малый уже сильно помог Сезару в армии и в мирной местности навыков не утратил. Виконт усмехнулся.

– Ты был на кухне? Что там делается?

– Бездельничают, – с удовольствием поделился Филипп. – Сидят у стола, едят да сплетничают. Эх, жаль, нет тут нашего сержанта, Черного Жюля! Он бы быстро навел порядок.

– Пойдешь сейчас на кухню, сядешь со всеми. Будешь долго жаловаться на меня, тирана и самодура. Говори, что я чрезвычайно капризен, а умом не вышел, что… ну, предположим, кинул в тебя сапогом и велел не являться до вечера. Что больше всего на свете люблю поспать, выпить, в карты сыграть…

– Это как лейтенант де Тома из Двадцать седьмого? – понимающе уточнил Филипп.

– Верно. Рассказывай обо мне, будто я лейтенант де Тома. Разрешаю приукрашивать и не жалеть эпитетов. Сам смотри, запоминай и слушай, что говорят. Мне нужно знать все сплетни о смерти старого де Греара, порасспроси слуг, каков он был, – в твоем любопытстве не найдут ничего удивительного. Выясни, знает ли прислуга об условиях завещания или это держится в тайне. – Сезар бросил развязанный платок на стул. – Что думают о молодых де Греарах. Изображай простодушие, улыбайся почаще, жестикулируй побольше. Вечером расскажешь мне. Все понял?

– Так точно, господин капитан.

– И перестань называть меня капитаном.

– Хорошо, господин капитан.

Сезар только вздохнул.

После ухода Филиппа он вымыл руки, ополоснул лицо и сел за письменный стол. Некоторое время бездумно выдвигал ящички (все оказались пустыми), а затем взялся за перо и принялся сочинять письмо Ивейн. Почтовая бумага была желтоватая, плотная, перо поскрипывало по ней, как рассыхающееся тележное колесо. Сезар выводил строчку за строчкой, а сам тем временем думал совсем не о том, что пишет.

Виконт де Моро вышел к ужину гораздо раньше, чем следовало, чтобы хорошенько осмотреться, – ведь он еще толком не видел дома, а нелишним было бы знать расположение комнат на тот случай, если произойдет нечто непредвиденное. Как понял Сезар, на втором этаже находились в основном комнаты и личные покои членов семьи де Греар, библиотека, зал для приемов и спальни для гостей. Внизу – несколько гостиных, в которых приятно проводить время в разные часы, столовая, а в отдельной части дома, примыкающей к левому крылу, – кухни. На третьем этаже спали слуги, туда вела отдельная лестница. Кладовые, прачечная, конюшни, каретный сарай – все это находилось вне основного дома, предназначенного производить впечатление. Мьель-де-Брюйер оказался довольно велик, и за четверть часа Сезар его не обошел. Впрочем, к слугам виконт не стал подниматься, заглядывать во все спальни без разбору он тоже счел неприличным, а двери гостиных были гостеприимно распахнуты, что позволяло в полной мере оценить богатство обстановки и хороший вкус того неведомого человека, который ею занимался. Осмотрев несколько гостиных подряд и насчитав их шесть – по три с каждой стороны, – виконт вышел в столовую, сообщавшуюся с большой гостиной, где днем приехавших поджидал Мишель де Греар. Окна столовой также выходили на море, двери вели на террасу. Слуги еще только накрывали на стол, а потому посмотрели на виконта испуганно. Чтобы не отвлекать их, Сезар направился в гостиную, где никого не оказалось, и вышел через распахнутые двери на террасу.

Стоял теплый апрельский вечер, солнце опускалось все ниже, вырисовывая новые силуэты скал; тени становились насыщеннее, ветер, летевший с моря, качал верхушки сосен, и чудилось, по камням скачут сотни черных котят. Сезар оперся о перила и смотрел, как море меняет цвет с кобальтового на стальной, а небо – с перламутрового на желтый. Яркость и простота красок, которую виконт раньше редко замечал, вдруг отозвались странным стеснением в груди. Мьель-де-Брюйер и его окрестности производили определенное впечатление, и нельзя было не поддаться этому очарованию, остаться равнодушным.

– Любуетесь на каланку? – послышался голос позади, и Сезар, выпрямившись, обернулся.

Прислонившись плечом к косяку и скрестив руки на груди, у дверей на террасу стоял пухлый невысокий человек. Он с первого взгляда производил несколько комичное впечатление, так как при своей комплекции, требующей скорее темных тонов в одежде, носил изумрудно-зеленый костюм и жилет с кричащим рисунком. Галстук повязан небрежно, волосы тщательно зачесаны так, чтобы прикрыть намечающиеся залысины. Круглое лицо, редкие усики, похожие больше на торчащие над верхней губой, неаккуратно приклеенные крохотные кусочки меха… Глядя на него, невольно хотелось улыбнуться.