У молодого Васса было одно положительное качество, перевешивающее недостатки. Он поднимал актуальные вопросы. Политика Израиля, арабский терроризм, межрасовые отношения, политики-евреи на местном уровне, на уровне штатов и на федеральном уровне — все служило материалом для проповедей рабби Васса, и он всегда завершал их искренним призывом высказывать свое мнение по этим вопросам. Именно в такой момент Эйб Либерман обычно направлялся в вестибюль, где дожидался Бесс. Слушать эти пустые разговоры было выше его сил.

Однако сегодня вечером проповедь представляла для него особый интерес.

— Речь идет о проблеме, — сказал молодой Васс (ему было сорок восемь), — которую изучает в настоящее время наш строительный комитет. Молодежь покидает нашу общину. Можем ли мы жить дальше без притока свежей крови? Переберемся ли мы туда, куда переезжают еврейские семьи, или будем медленно увядать и наблюдать, как нас становится все меньше и меньше, пока не появится угроза, что мы даже миньяна[15]не соберем? Возникают всё новые вопросы. Сможем ли мы сохранить за собой это здание, если нас будет так мало? Ваши ежегодные взносы каждый год растут, а число проводимых мероприятий сокращается.

Раввин явно вступил в заговор с Бесс, и из-за этого Либерману, возможно, придется остаться на обсуждение этого вопроса, чтобы как-то отреагировать, а то и прямо высказаться против переезда или, по крайней мере, отсрочить его. Может быть, все окажется не так уж плохо. В конце концов, чтобы найти новое место, собрать деньги и начать строительство, понадобится время, может быть, годы.

Восьмидесятипятилетняя Ида Кацман, сидевшая на своем обычном месте в первом ряду, положила руку на палку, повернулась лицом к остальным и встретилась взглядом с Либерманом. Морт, муж Иды Кацман, умер лет двадцать назад, оставив ей десять ювелирных магазинов, и она была главным благотворителем общины. Все разговоры о сборе средств в конечном счете были обращены к ней, но Ида неизменно искала человека, который мог бы составить ей компанию и взять на себя часть расходов. Либерман почувствовал себя крайне неуютно.

— Строительный комитет сообщил мне на этой неделе, — сказал раввин с многозначительной улыбкой, — что здание Четвертой федеральной ссудно-сберегательной ассоциации на Демпстер-стрит можно приобрести по очень умеренной цене и быстро перестроить и что щедрое предложение о покупке здания, где мы с вами находимся, сделал Фонд корейской баптистской церкви. Деньги, которые мы сможем выручить от продажи этого дома, с лихвой покроют расходы на покупку здания Четвертой федеральной ссудно-сберегательной ассоциации и большую часть затрат на необходимые переделки.

Зазвучали голоса. Как показалось Либерману, большинство, но не все высказывались одобрительно.

— Если мы пойдем на эти важные перемены, — продолжал рабби Васс, — требующие, разумеется, обстоятельного обсуждения, то нам придется все же поторопиться, ибо предложение от Фонда корейской баптистской церкви и цена здания Четвертой федеральной ссудно-сберегательной ассоциации могут измениться. Для сбора средств понадобится комитет, который будет заниматься и вопросами перестройки нового помещения на Демпстер-стрит. Необходимо будет избрать председателя и…

С Либермана было довольно. За тридцать лет он не произнес ни слова во время проповеди или после нее, но рабби Васс явно пытался протащить это решение.

Либерман поднял руку, дождался, когда Васс на него посмотрел, и начал вставать. Ида Кацман напряглась, чтобы увидеть, что происходит.

Либерман еще не успел ничего сказать, как почувствовал, что его дергают за рукав. Конечно, это Бесс старается заставить его сесть и замолчать. Но пришло время действовать. Они должны его выслушать. Рабби Васс, который немного походил на пухлого Клода Рейнса[16], должен его выслушать. Эйба еще раз дернули за рукав, и он слегка повернул голову.

— Мистер Либерман, вас к телефону, — сказал чернокожий старик, тянувший его за рукав. Обычно Уитлок входил в молитвенный зал только для того, чтобы там прибрать. Он чувствовал себя неловко перед собравшимися в синагоге, чьи глаза устремились прямо на него. — Мужчина говорит, это срочно, — добавил Уитлок.

— Лайза, — выдохнула Бесс. — Что-то случилось с…

Либерман и Бесс направились к двери вслед за Уитлоком, и Эйб услышал слова Васса:

— Спасибо. Теперь у нас есть председатель комитета по реконструкции.

Все зааплодировали.

— Мистер Либерман, — сказал раввин, — вы можете позвонить мне или любому члену строительного комитета, и мы вам поможем.

Либерман помедлил мгновение у двери, повернулся, чтобы возразить, но Бесс утащила его наружу.

Телефон находился в кабинете раввина, небольшой комнате с деревянными панелями и полками, заставленными тяжелыми томами. Одно из окон выходило на автостоянку. Либерман взял трубку и коснулся руки Бесс.

— Либерман слушает, — сказал он.

— Она мертва, Эйб, — послышался голос Хэнрагана.

Либерман посмотрел на жену.

— Она? — повторил он.

— Эстральда Вальдес, — уточнил Хэнраган. Он основательно выпил, и ему было трудно четко выговорить это имя. — Пожалуй, тебе лучше приехать.

— Это Билл, — сказал Либерман, прикрыв ладонью микрофон. — Та женщина, о которой говорил Гершл, — она мертва.

— Слава Богу, — отозвалась Бесс, опускаясь на вращающийся стул Васса. И тут до нее дошло, что она сказала. — Я не то имела в виду, — продолжала Бесс. — Просто обрадовалась, что Лайза и дети…

Либерман погладил ее по плечу.

— Где ты, Билл? — спросил он.

— Где? Ах да, в ее квартире.

Либерман повесил трубку и опустил руки на плечи Бесс.

— Я должен ехать, — сказал он. — Розены проводят тебя домой.

Бесс посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась. Ее глаза были еще влажными.

— Поговоришь с Лайзой завтра?

— Поговорю с Лайзой завтра, — ответил Эйб. — Почему бы тебе не посидеть здесь пару минут, прежде чем ты вернешься в зал?

— Так и сделаю, — пообещала Бесс.

Вечерний воздух все еще был горячим. Направляясь к машине, Либерман ощутил запах карри из ресторана «Бомбей» на противоположной стороне Калифорния-авеню. Может быть, ему действительно пора подумать о переезде, но Либерман не желал размышлять об этом. Не хотел он думать и о проблемах дочери, и о своих новых обязанностях председателя комитета по реконструкции, но все эти темы казались предпочтительнее мысли о том, что Эстральда Вальдес мертва. Он вспомнил ее такой, какой видел в последний раз в то утро, — как она шутила, строила планы. Как сидела рядом с ним в кабинке. Он ощущал ее запах, вспоминал, какой увидел ее при первой встрече, — дерзкой, красивой, говорившей на ломаном английском. Он вовсе не хотел видеть ее мертвой.