– Не сходится что-то у тебя, Авдотья, – говорю я. – Не срастается. Не вытанцовывается…

– Объясни. – Голос у нее безмерно усталый, намаялась со мной, непутевым.

– Смотри, что получается: допустим, есть методы, позволяющие обнулить память таким, как я, – она о них узнала и научилась использовать. Но почему тогда меня в госпитале сторожили целых три лба, не считая штатной охраны? Именно сторожили, а не охраняли от угрозы извне… Меня – безопасного, ничего не помнящего и свято уверенного, что всего лишь схлопотал приступ от переутомления?

Авдотья задумчиво смотрит на мой профиль, потом на емкость с глазами Жужи (контейнер небьющийся и лишь оттого уцелел) – и не спешит ответить.

Мое скептичное альтер-эго чует слабину и развивает наступление:

– И я недаром сказал: «Допустим, есть методы». Допущение крайне шаткое… Горгона в свое время из кожи вон лезла, пытаясь забраться мне в голову, взять под контроль. И обломалась. Нет у нее методов против Питера Пэна! Как же она сумела этак препарировать мои воспоминания, а?

Авдотья вновь не отвечает. Снимает руку с моего плеча. Достает пачку сигарет.

«Да я ведь тоже курю!» – рапортует обновленная память. Эх, как раз вот этот факт, в виде исключения, госпожа полковница могла бы и оставить в тумане забвения…

Не помнил – и не хотелось. А теперь увидел пачку и готов сменять десять лет жизни на пару затяжек.

– Угостишь? – Угощает, не подозревая, что только что могла задешево получить изрядный кусок жизни Питера Пэна. – А-а-а, ментоловые… Ненавижу.

– Оторви фильтр.

Отрываю, прикуриваю от ее зажигалки. Некоторое время молча и сосредоточенно дымим, стряхивая пепел на пол. После всего, что здесь произошло, заботиться о чистоте и порядке смысла нет.

Потом Авдотья говорит:

– На твой второй вопрос, Петя, ответить проще. Другим вопросом: а ты сам-то остался на том же уровне аномальных способностей, что и десять лет назад?

– Я-то нет, но… Видишь ли, я развивал то, что у меня уже было. Если у тебя изначально нет рук, бицепсы не накачаешь – хоть ты умри в тренажерном зале, хоть анаболиками и стероидами завтракай, обедай и ужинай. Так?

Поворачиваюсь, смотрю на ее профиль. Она кивает. Внезапно замечаю, что она очень симпатичная женщина… Странно, сколько раз сидел к ней лицом к лицу на совещаниях у Эйнштейна – и в упор не видел. Вот что значит смена ракурса…

Развиваю мысль дальше:

– А она даже никак не могла затормозить мне кору мозга, это первый этап ее суггестии. Нет основы, фундамента. Нет кости для наращивания бицепса.

– Глупенький… Кора мозга сама собой тормозилась у тебя десять лет. Когда ты засыпал на семейной кровати после супружеского секса. Десять лет на эксперименты: твори, выдумывай, пробуй любые методики. Тебе никто не говорил, что ты склонен сильно недооценивать всех вокруг?

– Это такая завуалированная констатация моей мании величия?

– Не мании, я врач и словом «мания» просто так не бросаюсь… О маниакальном синдроме речь не идет, но ЧСВ у тебя и вправду зашкаливает.

– Я мало знаком с медицинскими аббревиатурами, расшифруй уж…

– Она не медицинская, она из теории сталкинга, но сейчас стала вполне житейской: ЧСВ – чувство собственной важности.

Ерунду говорит, но спорить не хочется… В главном Авдотья права: я несколько недооценил Наталью… Нет, лопни моя печень, я ее колоссально недооценил! Вбил в голову, что прежнюю Горгону кардинально изменило рождение близняшек. Что домашние заботы теперь главный смысл ее жизни, и ничего другого ей не надо, что агрессивная стерва, обожающая садистские манипуляции с чужим сознанием, сдохла и похоронена. Ага… Сейчас… Эйнштейн утверждает, что она его изнасиловала в оранжерее? Охотно верю.

Но маленький скептик в моем мозгу упрям. Он цепляется к последней мысли, касавшейся Эйнштейна и оранжереи, и быстренько возводит новую линию обороны:

– Все равно не сходится… У нас с Гор… у нас с Натальей случилось… в общем-то подробности не важны… но, в общем… случился некий эксцесс… полагаю, она предпочла бы его стереть из моей памяти весь, целиком, от и до… на деле же лишь сгладила воспоминания о нем…

Питер Пэн – небывалое дело! – мнется и мямлит. А госпожа Лихтенгаузен у нас не хирург, но резануть по живому умеет. К тому же только что покопалась во всех моих шкафах с грязным бельем, дотошно и профессионально.

– Она наставила тебе рога с твоим непосредственным начальником?

– Да!!!

Гараж испуганно вздрагивает от моего крика, и страх его понятен: вся обстановка и без того разгромлена, в новом приступе гнева Питеру Пэну останется только крушить стены…

– Не кричи… И не стесняйся, я врач, мне можно рассказывать все.

– Да вроде уж все рассказал… – сникаю я. – Конкретная поза, надеюсь, не интересна?

– Позу опустим… Вопрос понятен. Отвечать как есть или чтобы ты понял?

– Да уж желательно без заумных терминов…

– Тогда поясню на пальцах. И на примере: воспоминания чем-то схожи со следом резца. Бывают крохотные царапинки, тут же затягиваются. Спросил у прохожего на улице, который час, а завтра не помнишь ни вопроса, ни ответа, ни лица прохожего. Есть следы глубокие – воспоминания живут годами, даже десятилетиями. Так вот, оставаясь в рамках этой аналогии: ваш «некий эксцесс» – не царапинка и не глубокая прорезь, а натуральный Гранд-Каньон в твоем мозгу. Всю жизнь будешь помнить, и это не фигура речи. Реально всю жизнь, даже если очень захочешь забыть.

Она замолкает, после паузы добавляет иным тоном:

– Если бы мне поставили такую задачу: стереть это твое воспоминание, – не знаю, рискнула бы я или нет. Нерешаемых задач нет, но тут недопустимо велик риск угробить личность… Получить на выходе пациента с воспоминаниями, обрывающимися на раннем детстве. Наталья, как я понимаю, не рискнула. Сделала что могла, сгладила острые края и уступы твоего «Гранд-Каньона».

– А вот тут ты попала впросак… После «Гранд-Каньона» я не спал с ней. Вообще. Ни разу. – Мой маленький скептик уверен, что выложил неубиенный козырь. – А к воякам на поклон – позвольте, мол, мужа полечить, – никогда бы не пошла, не тот человек.

Фрау Лихтенгаузен бьет мою карту играючи:

– Она первую неделю лежала здесь, в этом отделении. Приходила в себя после Садовой. Уж нашла бы способ… Персонал тут в кастрюлях не спит, в шлемах не ходит.

– Ладно, убедила… Но почему мы заранее все стрелки свели на нее? Может, покуражился с моими мозгами вовсе не аномал? Ты ведь не единственный гипнолог в погонах, полагаю?

– Не в гипнозе дело… В гипнотическом трансе я вытащила наружу твои воспоминания. Однако стирали их не гипнозом, не классическим внушением. Как и чем, понятия не имею, моя работа – лечить, а не калечить. Одно скажу точно: гипнотизер с тобой не работал, я бы воспоминание о таком сеансе тоже бы пробудила…